Книга Роза, что Изменила Графа: История Попаданки, страница 115 – Виктория Павлова

Его губы тронули уголок моих, легкое, дразнящее прикосновение.

— Говори, что я единственный, кому ты позволяешь быть таким настойчивым.

Его руки скользнули по моим бедрам, приподнимая подол платья. Дыхание перехватило, когда его пальцы коснулись обнаженной кожи. В его прикосновениях не было прежней юношеской робости, только уверенность человека, который знает каждую линию моего тела, каждую родинку, каждый шрам.

— Единственный, — выдохнула я в ответ, позволяя платью упасть на пол. Протесты могли подождать.

Он поднял меня на руки — легко, как будто я ничего не весила, и медленно, не отрывая взгляда, перенес к кровати. Когда он опускался рядом, тень от его ресниц падала на щеки. Он целовал меня так, словно пытался запечатать в этом поцелуе все несказанные слова, все боли прошлого, все страхи будущего. Его губы были теплыми и влажными, а руки — твердыми и нежными одновременно.

Я впивалась пальцами в его плечи, отвечая на каждый его жест, на каждое движение. В его объятиях не было места призракам. Только шепот кожи, прерывистое дыхание и тяжесть наслаждения, опускающаяся на веки. Когда волна накрыла меня, я не видела ничего, кроме его глаз, смотревших на меня с таким обожанием, что перехватывало дыхание.

Он не отпускал меня и после, прижимая к себе так крепко, будто боялся, что я исчезну. Его губы шептали что-то в мои волосы — бессвязные, нежные слова, которые были понятны только нам двоим.

Утро заглянуло в окна, разливаясь по комнате жидким медом. Я проснулась от смеха — звонкого, детского. Накинув шелковый халат, я вышла на маленький балкончик, выходивший в сад.

Внизу, на изумрудном газоне, резвились наши близнецы. Лео с серьезным видом пытался повторить за отцом сложный пасс руками — основу управления пространством. У него морщился лобик от усилий, но пальцы слушались плохо.

Теодор, стоя на коленях, поправлял его стойку. Его лицо, освещенное утренним солнцем, было безмятежным и счастливым.

— Не так, сынок. Смотри, — он медленно провел рукой, и воздух перед ним задрожал, рождая мерцающий сгусток света. — Чувствуешь, как он вибрирует? Это и есть ткань мира. Ее не нужно рвать. Ее нужно... уговорить.

Неподалеку Ориан, сидя под старым дубом, сосредоточенно разглядывал свечу в подсвечнике. Он не шевелился, но пламя свечи танцевало в такт его дыханию, то разгораясь ярче, то затихая до крошечного огонька.

— Ориан, не переусердствуй, — мягко сказал Теодор, не отрывая внимания от Лео.

— Я просто... уговариваю, — тихо ответил мальчик, не сводя глаз с пламени.

Я прислонилась к косяку, наблюдая за ними. За этим простым, бесценным утром. За смехом детей, за улыбкой мужа, за мирной гармонией, что царила в нашем доме.

Теодор поднял голову и поймал мой взгляд. Он не сказал ничего. Просто улыбнулся — той самой тихой, спокойной улыбкой, что значила больше тысячи слов. В ней было все: "Доброе утро", "Я тебя люблю" и "Смотри, какие они разные, но оба наши" .

Я улыбнулась в ответ, мысленно отозвав свой вчерашний протест насчет телепортации. Некоторые вещи стоили того, чтобы смириться с небольшими недостатками. Между нами в утреннем воздухе висело молчаливое понимание, прочнее любого заклинания. Мы создали эту семью, эту странную, прекрасную мозаику из разных судеб и магий. И глядя на наших сыновей — солнечного Лео и тёмного Ориана, — я знала: мы справимся. Со всем справимся.