Книга Проклятье или ничейная земля, страница 138 – Татьяна Лаас

Он все же смог. Он все же вытянул её и, прижимая к себе кашляющую, задыхающуюся девушку, он шептал, что не даст её в обиду, что найдет этого Мане-Моне-Муне…

— Минье, — еле прошептала она голубыми от холода губами. — Только при чем тут он… Вы же… Вы же… Вы же ничего не понимаете…

Он хотел возразить, но вместо этого зашелся в кашле. Впрочем, Анну и того хуже — её вырвало водой. Старательно отворачиваясь от него, она снова прошептала:

— Отпустите меня… Вы же не понимаете… Я просто хочу побыть одна. Мне не с кем даже поговорить кроме океана. Кому я говорю, вы всем равно не поймете.

— О да, я ничего не понимаю… — он рассмеялся в её мокрые, облепившие лицо Анны волосы. Он как раз понимал, как страшно быть одному, как тяжело, когда не с кем разделить тяжелую ношу. Он аккуратно собрал волосы Анны в пучок, чтобы не мешали и замер. Она смотрела на него, как кролик на удава, и ждала приговора из его уст. Он еле выдавил помертвелыми губами — совсем не то, что она ждала: — надо жить, надо стараться находить силы и жить наперекор всему.

На шее слева у Анны была глубокая, до боли знакомая язва. Еще утром он её разглядывал в зеркале.

Хрень. Вот это точно хрень.

Так и знал, что они ни хрена не поняли в происходящем. И вообще не там искали. Точнее не ту.

Хрееееень!

Анна дернулась в сторону, но он не отпустил. Прижал к себе, терпя удары кулачками и выслушивая всхлипы и сдавленные слова — успокоилась Анна не сразу:

— Ради богов отпустите меня… Я просто хотела побыть одна… Не смотрите на меня… Это же… Это же… Я заболела совсем ребенком. Я тогда не знала, что это за болезнь. Я не знала, что расту испорченным ребенком. Что я, должно быть, проклятая и отвратительная. Гувернантка говорила, что у меня нежная кожа, вот сыпь то и дело появляется. Мне запрещали сладкое и прогулки на солнце, мне запрещали апельсины и лимоны, меня заставляли пить всякую гадость. А потом появилась первая язва. Я про неё промолчала. Не смогла сказать. Она сперва болела, а потом боль прошла, и я решила, что это неважно. Особенно после того, как такая же язва оказалась и у Полли. Мы решили, что это взросление. Как… Как… Как… Неважно. А Бель, она самая младшая, она пожаловалась маме. И… Чем нас только не лечили. Я потом даже думала, что лучше бы промолчала и умерла сама, тихо и спокойно. Последнее, что помнила из болезни — я лежала и хотела пить, а как называется то, что пьют, я не помнила, как не помнила многие слова… Я их забыла, забыла их смысл. — Анна затихла и уже не дрожала, медленно согреваясь в его руках. Зато дрожал Грегори — Натали не сошла с ума, ей просто передали болезнь с очагами вернийки в мозгах. Потому она и не могла ничего рассказать о случившемся. Они все с суперинтом и инспектором Хейг поняли не так. Ведьма знала, что Натали не сможет ничего рассказать, потому и сохранила ей жизнь.

— Я лежала и не понимала, что за лица меня окружают, и зачем надо что-то делать. Было страшно и в тоже время хорошо. Говорят, я была без сознания несколько дней — лихорадила, а потом пришла в себя и… Болезнь ушла. Мне было одиннадцать, я пропустила Явление и Новый год, но я пошла на поправку. Сейчас я не ребенок, и я знаю, что это за болезнь. Минье рассказывал о… О… О вернийке. И не кривитесь, он хороший, он пальцем меня не тронул. Он хороший, во всяком случае он честный, в отличие от родителей. — Она опять разрыдалась. И Грегори пришлось гладить её по спине, по хрупким, выступающим через кружевное платье позвонкам, по лопаткам, выпирающим как маленькие крылья ангела. Анна, оказывается, не носит корсет, и это было… Хрень! Это было странно и так вызывающе. И волнующе. Он всегда знал, что у него мозги набекрень.