Книга Предзимье. Осень+зима, страница 167 – Татьяна Лаас

Она заставила себя сказать:

— Илья, не волнуйся.

Он бросил взгляд в боковое зеркало и вырулил на пустое шоссе:

— Тогда… Поехали. Тая, хотел бы я сказать, что меня точно так же обманули, как Дашу, добиваясь согласия на ритуал, но нет. Дело в том, что я вообще не помню ритуал. Первый шрам на груди от веретена я считал шрамом от небольшого вмешательства — мне убирали липому. Все. Больше никаких воспоминаний о ритуале нет. Шрам и… Твоя нить во мне. Я думал, может, ошибка в дате рождения позволила отцу дать за меня разрешение. Я родился в Ницце, там иной календарь. Мало ли, писарь ошибся и не так внес дату — забыл, что надо добавить тринадцать дней. Но нет. Я родился первого декабря или семнадцатого ноября, а отнюдь не тринадцатого декабря. Перевод с григорианского календаря на наш юлианский был сделан правильно. На данный момент и тогда, тринадцать лет назад, я самый старший полоз в семье. Выше меня, кто мог бы приказать, нет никого. Женские змейки не в счет, в нашем роду у них нет власти над мужчинами. Они мелкие и не сильны во владении магоэнергией. Я не знаю, как я дал согласие, Тая.

Она видела, как вцепились его пальцы в руль — Илья до сих пор тяжело реагировал на то, что сделали с ним и Таей. Она попыталась его утешить — способов получить согласие много, как медик она это знала:

— Возможно, от тебя добились согласия в момент премедикации к операции, возможно, уже в момент введения в наркоз — там есть момент, когда заставляют вести обратный отчет, тогда ты уже неадекватно реагируешь и можешь сказать что угодно. И согласиться на что угодно, Илья. Это уже неважно.

Он твердо сказал:

— Мне важно. Тая, мне важно это знать и понять. Я всегда отвечаю за свои слова.

Она посмотрела на него:

— Я на тебя не злюсь. Ты невиноват. Понимаешь? Я была неправа, я судила на эмоциях, а так нельзя.

— Спасибо за веру в меня.

Тая тихо рассмеялась:

— Не за что. Я могла бы и раньше начать тебе доверять. Наверное.

Илья предпочел отмолчаться.

Внедорожник споро месил дорожную грязь, в которую превратился выпавший снег после обработки реагентами. За окном стало совсем темно. Ничего не видно. Тая то и дело посматривала в боковое зеркало, и Илья подсказал:

— Хвоста нет.

Тая лишь кивнула — ему виднее.

Через четверть часа показался тот самый ненавистный дорожный столб. Десятый километр от Змеегорска. Именно тут её нашли. Илья припарковался под фонарем и замер, в упор рассматривая Таю.

— Может, не стоит так рисковать? Может, стоит все бросить? Хочешь, в лес пойду я?

Она заставила себя улыбнуться — ради Ильи:

— Я тринадцать лет бегала. Хватит. Я хочу сама все понять. Сама разобраться. И спасибо, что прикрываешь мне спину.

Тая скомканно напомнила, что не надо за ней сразу же идти, получая в ответ тяжелый, придавливающий к земле взгляд, и вышла из теплого салона машины, промерзая чуть ли не моментально.

Илья, прошипев на прощание: «Мрак!» — поехал дальше.

Тая, стоя на обочине пустой трассы, провожала его внедорожник глазами.

Яркие габаритные огоньки споро удалялись вверх по холму. Потом машину Зимовского стало не видно, когда она въехала в низину, но Тая ждала. Он появится вновь. Его внедорожник вынырнул из темноты, штурмуя очередной холм, с двух сторон окруженный черной полосой леса. Только когда яркие огоньки скрылись за горизонтом, Тая заставила себя повернуться к лесу. К холоду. Её кожа уже покрылась мурашками, но надо, чтобы Тая промерзла вся. Только тогда холод откликнется на её зов. Не забыть бы: не хамить, не ругаться, соглашаться на все. И не бояться людей и их глупости — Илья прикроет спину.