Книга Предзимье. Осень+зима, страница 1 – Татьяна Лаас

Пело, плясало в воздухе веретено, наматывая на себя золотую тонкую нить — ни единого узелка на ней не было, гладкая ниточка, ладная. Тянуло веретено ниточку не из лохматого пучка шерсти, не из омытого водами да очищенного от кострицы льна, тянуло веретено ниточку из живого тела, из человеческой души.

Молчал лес. Не пели птицы. Затихли, попрятались звери, не вмешиваясь в человеческие игры. Только вороны, нахохлившись, сидели на ветвях в ожидании развязки. Снег падал тихо, наметая сугробы у ног девушки в длинном обрядовом сарафане и долгорукавке. Венец, щедро расшитый речным жемчугом, искрился инеем в лунном свете, длинную темно-русую косу укутала снежная фата, лед наползал с очелья, бриллиантами из слез сияя на щеках.

Нарастал мороз, трещали сосны, дул, усиливаясь, мертвый ветер. Громко каркнул ворон — ждать осталось недолго.

Было жарко, несмотря на снег на белых, словно мраморных руках. Жар рос изнутри и улетал прочь золотой ниточкой. Привязанная в забытом языческом ритуале к высокой, сизой после холодов ели, девушка уже не помнила ничего, в голове больной галкой билась, стучала в виски, рвалась на волю только одна мысль: «Надо сказать, что ей тепло. Когда спросят, надо сказать, что ей тепло»… Иначе не выжить.

Откуда-то издалека донесся неприятный звук полицейской сирены. Яркие синие огоньки «люстры» заметались среди деревьев — тут до губернского тракта всего несколько метров было. Хлопнула дверца. Затрещал снег — когда морозы, он скрипит особенно противно и громко.

— Вроде, туточки, вашбродь. Датчик зашкаливает просто!

Заскользил по черным стволам деревьев белый, неприятный свет электрического фонаря, ища её. Только она позвать уже не могла — попыталась открыть рот, да только алые, как рябиновые ягоды, капли крови из лопнувших губ упали на снег, и все. Даже хрипа не было.

— Вязев, что там? «Подснежник»? — донеслось с дороги.

Свет уперся прямо в лицо, а она даже закрыть глаза не могла. Веретено упало в сугроб. Сияние нити погасло, прячась от ненужного, жадного взгляда.

— «Снегурка», вашбродь, — пробурчал городовой в болотного цвета шинели, наклоняясь к девушке и ножом разрезая заиндевевшие веревки.

— Тепло ли тебе, девица? — словно в насмешку спросил он, быстро стаскивая с себя шинель, чтобы закутать смертельно-белую снегурочку.

— Хрень! — все так и доносилось от дороги. «Вашбродь» носиться по сугробам ради какой-то «Снегурки» не собирался.

— Так точно, вашбродь!

Её подняли на руки и понесли прочь. Последнее, что она помнила: раскрылась серебряная завеса между Явью и Навью, и оттуда повеяло летом, костром и умирающей после покоса травой. Хотя скорее всего это были галлюцинации умирающего мозга.

Легкий убаюкивающий шум маглева, несущегося по защитным подземным тоннелям, резко поменялся — стал подозрительно тихим, отчего Тая тут же вынырнула из сна, выпрямляясь на жесткой деревянной лавке вагона третьего класса. Магмод, на чьем плече она, оказывается, удобно пристроилась, только скосил на неё удивленный взгляд голубых, совсем не звериных глаз и тут же отвернулся в сторону.

Тая сонно прищурилась, пытаясь понять, где она. За окном нескончаемой зеленой лентой проносилась тайга, ярко освещенная косыми солнечными лучами, скользящими по-над верхушками сосен с редкими золотыми пятнами березовых колок. Алые кляксы рябин были еще большей редкостью. Только далекая гладь широкой реки не смазывалась в пятно на дикой скорости, с которой маглев врывался в наступающие сумерки. Поезд «Санкт-Петербург — Владивосток» несся прямиком в закат. Уральские горы остались далеко позади. Еще часа три и до Байкала доберутся, а ночью маглев увидит океан.