Книга Хозяйка разрушенной крепости, страница 5 – Любовь Оболенская

Издевка в голосе «сестры» меня изрядно взбесила. Галлюцинация галлюцинацией, но даже внутри собственного бреда я никому не позволю так с собой разговаривать.

– Ну уж нет, сестрица, – отрезала я, с удивлением осознавая, что говорю на совершенно незнакомом мне языке свободно, словно на родном. – Обойдешься. Не видать тебе моего замка как своих ушей!

Видимо, в моем бреду не принято было так разговаривать. Хильда захлопала глазами, открыла лягушачий рот, закрыла – и, оправившись от удивления, фыркнула:

– Ну и убирайся в свои развалины. Видеть тебя больше не желаю!

Замок отца, из которого мы выехали, впечатлял. Высокие стены, башни с зубцами наверху, похожие на шахматные ладьи, увеличенные во много раз, широкий ров с кольями внизу, внушительный мост, по которому, гремя деревянными колесами, проехала наша повозка. Существенное наследство досталось сестре, ничего не скажешь…

Я усмехнулась собственным мыслям.

Похоже, к своему сумасшествию я начала относиться вполне серьезно. Да и вряд ли это оно. Слишком долго длится приступ, и уж больно крута прорисовка окружающего мира, вплоть до травинок, колющих сквозь платье, и мошек, норовящих залезть в нос и уши…

Мошкары, кстати, по дороге из замка сестры было немало. Оно и понятно: вдоль обеих обочин стояли виселицы, на которых болтались весьма детализированные мертвецы в различных стадиях разложения. Эдакий своеобразный привет тем, кто решил наведаться в крепость: мол, будешь вести себя неподобающим образом, понятно где окажешься – вон аж целый десяток виселиц стоит свободных, с заранее привязанными веревками, оканчивающимися убедительными петлями.

В телеге, запряженной конем средней упитанности, помимо меня ехали двое. Женщина на вид лет пятидесяти, обнимающая корзинку с провизией, и возница – потасканный жизнью старик с длинной седой бородой, явно разменявший шестой десяток лет. Впрочем, возраст не мешал ему вполне профессионально управляться с поводьями, совмещая это занятие с практически непрерывным трепом.

– Ну вот, стало быть, достопочтенная госпожа, все ж таки изгнали вас из Сайзена. А я моей Лидди говорил: как пить дать после смерти сэра Ламорака его дочка Хильда выгонит сестричку. Единолично захочет править замком и угодьями. По совести ж у господ никогда не бывает…

– Будто у простолюдинов бывает по совести, – проворчала Лидди. – Ты, Кэйл, прям как мой отец: все господа у него плохие, а все крестьяне – чистые небожители. Вспомни, как сосед убил твоего сводного брата из-за того, что его коза сожрала морковную ботву на соседском огороде. Это по совести?

– Так-то оно так, – почесал макушку Кэйл. – Но когда наши дерутся, оно незаметно, все равно как вши за перхоть между собой воюют. А если господа ссорятся, это ж прям вот оно, перед глазами. Смотришь и понимаешь, насколько этот мир несовершенен.

– Ну, если разобраться, и хорошее в этом мире есть, – возразила Лидди. – Вон ромеи с нашего острова ушли. Сколько времени наши деды и прадеды под их гнетом были – ан нет же, свершилась справедливость.

Кэйл смачно сплюнул в сторону.

– Вспомнила овца, как ярочкой была. С той поры уж лет сто прошло, а вы все забыть не можете про то, как ромеи с наших камней да болот отбыли к себе на родину. Вообще не понимаю, чего они тут в нашей сырости делали. Слыхал я, что у них в Романии чуть не круглый год солнце. А земля такая, что кинь в нее старый сапог, – и через полгода пара новых вырастет…