Книга Хозяйка королевской таверны, страница 48 – Любовь Оболенская

– Половина твоя!

Милдрет широким жестом ссыпала мне в ладони восемь пенсов.

– Спасибо, – на вдохе проговорила я, осторожно тестируя легкие, помятые объятиями хозяйки таверны.

– Не нужно благодарить, ты их заработала. Но, сама понимаешь, трудиться нам придется больше – иначе ради пирогов посетители поубивают друг друга.

– Мы сдохнем, – обреченно проговорила я. – Красиво умрем, лежа без сил на кучах денег.

– Не переживай, – усмехнулась Милдрет. – Я все продумала. Мы с тобой будем трудиться только на кухне и на закупки ходить по очереди. А для обслуживания клиентов и работы на заднем дворе я наняла служанку из вольных. Зовут ее Энн. И завтра она приступит к своим обязанностям.

– Хоть какие-то хорошие новости, – немного воспрянула духом я.

– Ну да, теперь нам будет полегче, – самодовольно улыбнулась Милдрет. – Так что ты там говорила про колбасы с сосисками?

Гусей и кур мы закупили на рынке, где я до хрипоты спорила… с Милдрет. Я-то с детства знала, какая курица несушка, а от какой яйца неделю не дождешься. А хозяйка таверны привыкла выбирать птицу пожирнее, которую купила – и сразу определила в чан с похлебкой. Я же упирала на то, что бесплатные яйца – это бесплатная яичница на завтрак нам и платная посетителям, на что Милдрет орала в голосину:

– Мои клиенты привыкли утром есть похлебку и от своих привычек не откажутся!

Пока мы препирались, вокруг нас собралась толпа слушателей. И я краем уха уловила, что кто-то начал делать ставки.

– Ща толстая вломит длинной, и все закончится, – сказал один. – Я эту хозяйку таверны знаю. У нее удар, как у королевского стражника. Однажды она мне по башке треснула, когда я полез к ней под юбку, так неделю в ухе звенело.

– Ставлю четверть пенни, что длинная ее переорет, – заверил второй. – Она выносливая как лошадь, не смотри, что с виду похожа на древко от копья. У толстой, может, удар хорош, но эта Глефа тоже не промах. Она моему знакомому по макушке так врезала деревянным подносом, что тот надвое раскололся.

– Знакомый раскололся?

– Поднос, придурок. И шишка у него потом была с гусиное яйцо.

– У подноса?

– Да пошел ты!

Короче, мы орали, народ развлекался. И неожиданно я почувствовала, что вот тут, на этом вонючем, грязном рынке я – своя!

Мое это все!

И жить мне сейчас в разы интереснее, чем в моем мире машин, технологий и дней, похожих друг на друга, как кадры скучной кинохроники!

Здесь я боролась, выживала, улучшала свою жизнь и окружающий мир – а там я просто жила от точки А в роддоме до точки Б на кладбище. А между ними – скука смертная да возня бессмысленная и никому не нужная…

Прям ощутимо посетило меня это чувство. Снизошло, можно сказать, наполнило какой-то вдохновляющей силой, из-за которой я грохнула кулаком по ближайшему прилавку и проорала:

– Короче, или по-моему будет, или сама занимайся с птицей! Но потом меня виноватой не делай, когда ничего не получится!

Милдрет аж задохнулась от возмущения, открыла было рот – и вдруг сникла.

– Да ладно, чего ты так уж сразу-то? – уже совершенно другим тоном проговорила она. – Я ж так, покричать. Рынок же. Где ж еще проораться-то, как не здесь? Не в таверне ж голосить как блаженная, люди не поймут. А порой душа крику-то просит.

– Все, расходимся, – сказал тот, что ставил на меня. И, толкнув в бок своего друга, потребовал: – Четверть пенса гони. Я ж говорил, что тощая ее переорет, а ты не верил.