Книга Хозяйка не своей жизни. Развод, проклятье и двойняшки, страница 76 – Дарья Мухина

Кирсан. Конечно, Кирсан. Кто ещё настолько голоден до красивых и опасных жестов? И всё же это «кто» — слишком прямой, слишком очевидный. Если тварь пришла не со двора, не сверху и не снизу, как она миновала печати охранных кругов, что пару лет назад установил на школу Лайонел? Королевский маг их проверял утром, и они были чисты. Я крутила версию за версией, как прялку. Та, что возвращалась снова и снова, была неприятна: кто-то провёл её внутрь. И лицо этого «кто-то» всё чаще принимало черты Эдрика.

Быть может, он не шпион короля. Быть может, он — глаз Кирсана, аккуратный и улыбчивый. Слишком аккуратный. И его вечные разговоры со слугами… которых мы отослали, Кайонел решил, что так будет лучше. Я ловила себя на том, что вспоминаю его повороты головы, его вопросы, пометки на полях — вежливые, почти извиняющиеся. И каждый раз у меня внутри шевелилась та самая «не верю». Надо было проверить. Тихо и быстро. К том уже влюбленность мальчика в Адриану ситуацию не улучшала. Или же я ошибаюсь? Я сказала об этом Кайонелу — он слушал, глядя в сторону, туда, где на стене висела карта, и лишь один раз перевёл взгляд на меня: коротко, остро.

— Допущение разумно, — произнёс наконец. — Пусть дети подбросят ему пару «случайных» версий, касаемо произошедшего. Посмотрим, где всплывёт.

В такие минуты я особенно остро ощущала, как он изменился. Тот самый Кайонел, который раньше готов был спорить с Марией каждую встречу, теперь говорил ровно и слушал внимательно. И, если уж на то пошло, — смотрел на неё так, что у меня самой хотелось отвернуться: слишком тёплый взгляд для начальника стражи. Смешно. Они же вечно грызлись, как кошка с собакой. «Ты опять закрыл мне залы», «А ты опять пустила в школу торговцев», «Не будет этого при мне», «А при мне будет». Слово за слово, и я, бывало, спускалась с лестницы, словно третейский судья на ярмарке. Так было до их отъезда, пару лет назад…

А теперь — их якобы никто не видел, но я видела, потому что в этом доме мне принадлежит право видеть чуть больше. Поздним вечером, когда дети уже рассортированы по спальням, а шум стихал до волнообразного шёпота, я возвращалась из кабинета и видела Мариины руки, остановившиеся на одном мгновении дольше на рукаве его куртки. Видела, как он, брови всё те же упрямые, мягко расправляет ей на плечах шаль — так, будто это не шерсть, а крылья, случайно сместившиеся от ветра. Видела, как он, стоя в тени колонны, смотрит на неё: не голодно — по-тёплому, неспешно, как смотрят на родной огонь, в который разве что ладонь подставить. Мария в такие моменты делалась ещё красивее: глаза становились глубокими, как пруд в жару. В них плавало то самое счастье, которое не кричит, а тихо сидит в груди и согревает. И при этом — никакой мешанины в делах. Она — школа, он — стража. Два человека, идущие рядом, но каждый — своим шагом. Честно? Я гордилась обоими. И тихо радовалась, как будто удачно срастила две ветки в саду. И была счастлива, что они вернулись помочь.

С собой и с ребёнком у меня тоже всё было хорошо. Я просыпалась бодрой, как будто меня катали на тёплой волне. Даниэль вливáл в меня силу — настойчиво и аккуратно, как учил Лайонел. Мы с сыном делали это теперь каждое утро — сначала он смущался, хотя делал вид, что нет; потом перестал. У него получалось хорошо: ровная, тёплая струя магии входила в мой контур, укладывалась в привычные узлы, укрепляла там, где тонко. Я чувствовала, как сила поднимается от пупка к груди, расправляет лопатки, успокаивает виски. Ребёнок под ладонью отвечал лёгким пушистым шевелением, не толчок, а именно шевеление, как снег, который катают птицы крылом.