Книга Потерянная душа, страница 36 – Марина Ефиминюк

— Что-нибудь кажется знакомым? — тихо просила старшая сестра, и певица покачала головой. Настя не помнила ничего: ни запахов, ни обстановки.

Когда они вошли в подъезд, то гостья присвистнула от удивления. Стены были густо усыпаны многочисленными надписями — признаниями от почитателей таланта Нежной Соловушки.

— Стены уже перестали красить, — пояснила Катя. — Бесполезно. Оставили, как есть.

Поклонники подходили к процессу росписи творчески: рисовали рожицы, картинки, писали целые строчки из песен. В одном послании Настя заметила, что кто-то нравоучительно исправил грамматические ошибки, а внизу поставил жирный кол. Девушка не сдержала сдавленного смешка.

Сестры поднялись на четвертых этаж, где рядом с железной дверью стояло целое ведро свежих гвоздик. Вероятно, еще один привет от фанатов.

— Серьезно? — фыркнула Настя. С самого пробуждения от комы ее возмущали охапки похоронных цветов.

— Цветы сначала просто на порог подкладывали. — Катя немного запыхалась от подъема. — А потом мама выставила ведро с водой — так хотя бы не вянут.

Звонить не пришлось, дверь сама собой отворилась — вероятно, долгожданных гостей ждали — и на пороге появилась мама с волосами, забранными по шелковый платок, и в красивом домашнем платье.

— Наконец-то! — воскликнула она звенящим от радости голосом. — Папа, наши девочки вернулись!

Настя поняла, что не появлялась в родительском доме с того самого момента, как уехала покорять столицу.

Большая квартира с высокими потолками казалась комбинацией библиотеки и семейного дома-музея. Куда не кинь взгляд, стояли книги, висели старые фотографии и картины. В доме пахло по-особенному — книжной пылью, резковатым одеколоном и чем-то старым, но значительным. Массивная мебель, темный дубовый паркет, большие шкафы — подавляли своей массивностью и эпохальностью.

Комната сестер была самой тесной, с единственным окном на двор, скрытый за тополями. Не смея пройти дальше порога, Настя огляделась. В «детской» стояли две узкие кровати, набитый до отказа книжный шкаф, школьный письменный стол, старомодно закрытый большим стеклом, темное пианино со стопкой нот на крышке. На фоне чопорной обстановки выцветший плакат мальчиковой группы, приклеенный к стене, выглядел почти вызывающе и точно бы напоминал, что когда-то спальня принадлежала девочке-подростку.

— Хорошие манеры, Настасья, ты тоже забыла? — раздался в тишине ворчливый голос, и от неожиданности гостья вздрогнула.

Опираясь на трость, рядом стоял сухопарый старик с осунувшимся лицом и гармошкой глубоких морщин на лбу. Он подошел так тихо, словно тень, что напугал девушку. Ярко-голубые, совсем молодые глаза, цвет которых от деда унаследовали сестры Соловей, блестели сердито.

— Поленилась зайти, чтобы поздороваться с дедом? — требовательно вопросил он.

— Привет, дедуль. — Она не помнила, как должно приветствовать старого гордеца, а обнять его — не решилась, потому что узнала только благодаря семейной фотографии, стоявшей в ее квартире на полке рядом с музыкальными наградами.

Дед обижено поджал губы. Не произнеся ни слова, он развернулся и, прихрамывая, направился в кабинет. Настя проводила родственника беспомощным взглядом и почувствовала раскаянье, когда он подчеркнуто аккуратно закрыл за собой дверь.

Из кухни появился отец, среднего роста, немного сутулый от постоянного сидения за письменным столом. Определенно, в доме тестя он чувствовал себя гостем, а потому старался оставаться незаметным, чтобы не побеспокоить семейного тирана.