Книга Сердце самой темной чащи, страница 72 – Оксана Заугольная

– Да что с тобой, ворон? – пробормотал наконец Кощей. Он тоже морщился от того, как пришивала матушка тень к его ногам, но не только от этого. – Все плечо мне истоптал и когтями исцарапал. Неужто горюешь, что не испробовал мясца моего павшего?

От возмущения у Василисы вместо чистого раскатистого «Кррукрр!» вышло лишь «кхаа!», но тут за нее вступилась матушка, с трудом поднимающаяся на ноги. Споро протянутую сыном руку она не приняла, лишь положила в ладонь мокрую от крови иголку.

– Ворона не тронь: он мертвечину клевать не станет, разве что живого поклюет, ну так то для пользы одной, – проворчала она. – И иголку долго у сердца не храни – найди место покрепче и получше.

Потом вдруг притянула Кощея за плечи ниже и поцеловала.

– Прощевай, Кощеюшка, не поминай лихом, – прошептала и… исчезла.

Василиса глаза закрыла и клювом щелкнула. Если Кощей только прознает, что она его таким видела, никакая служба не спасет. В лягушку превратит и каблуком раздавит!

Кощей стоял с остекленевшими глазами, вроде смотрел перед собой, но не видел ничего.

– Давно ей пора было, – неловко произнес Тень. – Задержалась, ведьма старая, на свете. На пару веков задержалась.

Василиса бы клюнула противного злюку, но так Тень это сказал, словно вот-вот слезы лить начнет.

– Она обещала не оставлять меня, пока я судьбу не встречу, – глухо ответил Кощей, все еще глядя сквозь то место, где только что стояла его матушка. – Обманула?!

Боль и ярость заставили его глаза вспыхнуть нестерпимо белым светом – отшатнулась Василиса, замахала крыльями. Залило этим светом всю округу. Где немертва земля была, там трава пробиваться начала, а где мертва, то еще мертвее сделалась.

Но не ответил Тень: весь в Кощея перетек, осталась только тень от Тени, что как солнце повернет, так и замирает.

Долго бушевал Кощей, но и он выдохся. Устал, упал на землю и заснул беспробудным сном. А Василиса полетела мир посмотреть, каким он века и века назад был, неужто неинтересно хоть глазочком глянуть?

Мир ей не понравился. Промеж людей твари ходили, как люди одетые, как люди говорящие. Русалки-утопленницы к рекам мужиков заводили, упыри прямо на улице напасть могли и крови напиться. Малых деток без оберегов никто во двор не пускал, не то что за околицу. Ведьм просили о помощи, а потом их же тащили к реке топить, ежели помогала хорошо или не помогала вовсе. Волкодлаки не ждали зимы, чтобы лезть во дворы, и не было им разницы, раздирать на части скот или людей.

Пару раз Василиса разворачивала крылья, желая молниями пожечь целые деревни, зараженные лихорадкой или с волками-перевертышами, но останавливалась. Не ей тут жить – не ей и решать.

Потерянная и печальная, она вернулась к Кощею, чтобы обнаружить, что он времени не терял. С помощью своего коня, привычного ходить под седлом, а не под бороной, он поднимал плугом мертвую землю, в которую бросал человеческие зубы.

Ни легкому коню, ни Кощею это просто не давалось, но там, где они проходили, вырастал густой лес, и Кощей продолжал упрямо со всей силой давить на плуг, пока искромсанные куски черной от крови и яда земли не выворачивались, позволяя сеять.

«Да это же та самая мрачная чаща!» – сообразила Василиса, оглядываясь.

Она села на плуг, машинально принимаясь выглядывать червяков, – все лучше мертвой плоти, но в измученной земле не было ничего живого.