Книга Эринии и Эвмениды, страница 120 – Риган Хэйс

— Пока смерть не разлучит вас?

— Или диплом, — поднимаю я бровь.

Настает неловкий момент расставания. Мы не знаем, как подступиться друг к другу, имеем ли право зваться близкими друзьями или чем‑то большим. В памяти всплывает тот поцелуй для прикрытия, но я понимаю, что, в сущности, он ничего не значит. Или?..

— Что ж, тогда не прощаемся, Би, — говорит Рори и делает два шага ко мне. — Счастливого тебе Рождества.

— А тебе — счастливой Хануки, Абрамсон.

Не зная, за что еще зацепиться, чтобы задержать его хоть на мгновение, я отворачиваюсь и делаю шаг назад, как он вдруг хватает меня за руку и вновь притягивает к себе. Я касаюсь его кончиком носа и чувствую жаркое дыхание, за которым следует новый поцелуй. Более уверенный, взрослый и привязывающий. Настоящий.

— Это чтоб была еще одна причина вернуться, — говорит он, отстраняясь, после чего отпускает меня и садится в машину.

Ворота отворяются, выпуская еще одного птенца на недолгую передышку, и затем затворяются, заключая меня во все ту же клетку с золочеными прутьями.

Накануне я говорила с тетушкой Мариеттой в секретарской (мой смартфон пал смертью храбрых в речке), и та, протрезвев, сподобилась выписать мне разрешение на поездку в столицу, в гости к Присцилле. В виде рождественского подарка она даже сняла блокировку с моего счета, так что я могу снова ворочать «миллионами». Такси я вызову позже, а сейчас решаюсь совершить последний рейд по местам вчерашней борьбы со злом.

Незаметно ныряю в лаз в каменной ограде и неторопливым шагом следую к реке. После вчерашнего дыру уж точно заделают, чтобы подобные мне не совали носа в лес.

Приветы из прошлого озаряют разум то и дело. Фантомная боль молнией прошивает позвонки, да и висок, что принял на себя удар Киллиана, все еще отзывается болью.

Я перешагиваю крупные камни и подхожу к берегу. На льду до сих пор виднеется хищная пасть полыньи. За ночь она затянулась тоненькой корочкой наледи, но следы нашего с Дэнни сражения за жизнь отпечатались на снегу, рыхлой земле. У реки царит тишь, только птицы поют в сени деревьев о нескорой, но желанной весне.

Спокойствие чащи нарушается хрустом под чьей‑то крадущейся поступью. Я оборачиваюсь и вижу его.

— Знала, что ты еще появишься. Пришел прочесть мне нотации?

— Отнюдь, — возражает Киллиан, подходя ближе. — Выразить восхищение, Беатрис. Восхищение твоему перерождению.

Это еще что за фокусы?

— Да не гляди ты на меня так, не съем я тебя, — ухмыляется он и пинает мелкий камешек. — Знаешь, на твоем примере я вспомнил самого себя. Меня тоже ломали о колено, гнули, били, хлестали… Точно из глины лепили чудовище по своему образу и подобию. И я стал им. Стал чудовищем. А вот ты нет.

Стараюсь даже не поворачиваться в его сторону, но он становится прямо передо мной. Пение птиц над нами смолкает.

— Тебе удалось преобразиться. Избавиться от яда, что тек по твоим венам и отравлял личность.

— Не думай, что это твоя заслуга.

— О, ни в коем разе, Беатрис. — Он выставляет вперед ладони. — Я и не смог бы поспособствовать твоему преображению, поскольку не умею того сам. Но ты показала мне, что люди все еще способны удивлять. Кстати, об этом…

Я жду, пока он коснется самого важного. Моей маленькой тайны, греющей сердце.

— Все не могу понять: как тебе удалось меня обмануть?