Книга Эринии и Эвмениды, страница 67 – Риган Хэйс

— Так чего бы ты хотел?

— Свободы, — голос Киллиана полон тихой печали. Он захлопывает книгу, передает ее через плечо и добавляет угрюмо: — Но именно ее я не получу никогда. «О призрак, в этой мгле мерцающий давно! Ты облекаешься презренья сном холодным в своем изгнании — ненужном и бесплодном!..» ^[26]

В том, как он декламирует стихотворные строки, кроется невыразимая боль, и я боюсь спросить, о какой такой несвободе он может горевать и что стоит за этим признанием.

— Ты странный, Финч. Ты знаешь об этом?

— Знаю. Разве ты сидишь рядом со мной не по этой причине?

Я глухо смеюсь, разглядывая деревянные балки под крышей. Полулежа на плече Киллиана, слышу его спокойное дыхание и мерный стук сердца. Есть в этом что‑то интимное, отчего к щекам моим стыдливо приливает кровь. Они пылают, как и мое нутро, изголодавшееся по человеческой доброте.

Не ведая, что творю, я откладываю гримуар в сторону, разворачиваюсь корпусом к Киллиану и украдкой пересчитываю крохотные родинки на его левой щеке. С опаской, будто могу пораниться, касаюсь пальцами лица Киллиана и легонько поворачиваю к себе.

Его губы холодны как лед, и я отшатываюсь от него, всматриваясь в безразличное, лишенное страстей лицо. Только что он вдохновенно говорил стихами, но в ответ на мой поцелуй даже не шелохнулся и замер, как каменное изваяние. Неужели он ничего не почувствовал? Неужели я ошиблась?

Ожидание, что мир вокруг растворится и исчезнет, оборачивается горьким разочарованием. Я чувствую себя искушенной, как будто меня подманили, но забыли приласкать.

— Не стоит, Беатрис, — говорит он наконец, разрубая сковывающую тишину. — Тебе не это нужно, уверяю.

— Откуда тебе знать, что мне нужно? — взрываюсь я и поднимаюсь с короба. — Почему тогда ты торчишь со мной на чердаке, защищаешь от нападок бывших подружек?

— Ты придумала образ, который тебя влечет, — слова Киллиана бьют меня не хуже пощечины, — и прониклась чувством к тому, чего не существует.

Веки начинает щипать от жгучих слез.

— Ты такой же, как все они, — цежу сквозь зубы и трясусь от злобы. — Такой же бездушный и эгоистичный подонок…

— Почему же? — Он разворачивается ко мне. — Думаешь, то, что я не пользуюсь твоим временным помешательством и слабостью, роднит меня с остальными?

— Помешательством?.. — эхом отзываюсь я и кидаюсь к двери в разбитых чувствах.

Киллиан окликает меня, но вдогонку не бросается. Хлопаю дверью так, что трясутся стены, а вековая пыль вспархивает с пола в воздух. Вот же я дура, дура набитая! Поддалась какому‑то порыву, странному поветрию очарования, и так больно расшиблась о преграду тотального бесчувствия… Снова и снова я ошибаюсь в людях и ищу в них то, что они не способны дать.

Но не успеваю оправиться от одного удара, как налетаю на кого‑то за поворотом. Меня с силой припирают к стенке, и я встречаю перед собой раскосые темные глаза.

Мэй Лин.

— Ах ты дрянь! — шипит она мне в лицо, брызжа слюной. — Так и думала, что это ты шныряла по моей комнате, ковырялась в моих вещах. Чего ты наболтала копам, а? Кем ты меня перед ними выставила?

Я только горько усмехаюсь.

— Ты сама себя выдала, Мэй, мне оставалось только навести их на нужный след.

Тогда она дергает меня за воротник и бьет спиной о стену. Затылок пронзает острой болью.

— Думаешь, ты самая умная рыбка в аквариуме, Беатрис? Да что ты вообще знаешь о нас с Сэйди? Когда ты предала Дэнни, мы были с ней рядом и утешали ее. Мы помогали ей, когда миссис Лэнфорд легла на химиотерапию, а что сделала ты? Продолжала нам мстить. Из ревности.