Книга Эринии и Эвмениды, страница 79 – Риган Хэйс

Киллиана Финча здесь не было. Как не существовало и самого Киллиана Финча в природе. Как тебе такое, а, Гёте?

Я моментально отрываю голову от подушки и разворачиваюсь к Ханне. Сна будто и не бывало.

— Ты это слышала?

— Да, кто‑то кричал.

Не сговариваясь, мы обе покидаем постели и выглядываем в коридор. Его уже заполняют поднятые криком ученики, кто взъерошенный и сонный, а кто еще бодрый и напуганный. Они переглядываются в надежде встретить в лицах напротив подсказки и ответы, но наталкиваются на подспудную тревогу. Неведомой тягой нас влечет на первый этаж, к источнику вопля.

И только выйдя к лестнице, мы смутно догадываемся, что произошло.

В самом верху уже толпятся уэстриверцы из ближайших комнат, до которых смог дойти звук. Будучи маленького роста, я чуть ли не подпрыгиваю, пытаясь хоть что‑нибудь углядеть из-за чужих спин и голов, и наконец мне удается вклиниться в образовавшийся зазор.

Я встаю как вкопанная, увидев под лестницей Мэй.

Она лежит там, скрюченная, переломанная, и напоминает старую куклу, что надоела ребенку. Короткие влажные волосы разметаны по дощатому отполированному полу, домашняя майка чуть задрана, обнажая живот.

— Боже, зовите на помощь! — голосит Ханна, выйдя из оцепенения. А вот я не могу: стою истуканом, не в силах сдвинуться и сделать хоть что‑то.

Я просто не могу поверить в очередное совпадение. Это больше не может быть случайностью, теперь я уверена.

Кто‑то бросается за Святошей и медсестрой, а Джорджина Харрингтон опрометью сбегает по ступенькам, опускается на колени перед Мэй и замеряет той пульс, как учили на курсах по оказанию первой медицинской помощи.

Пока напольные часы в холле дробью отсчитывают секунды, мое сердце замирает в томительном ожидании. Одна, две, три… Да господи боже, скажи же хоть что‑нибудь, Джорджина!

— Кажется, есть, — глухо говорит Джорджина и смотрит на нас, стоящих поодаль и боящихся спуститься. — Она дышит. Она еще жива!

Помню, на уроках богословия, на которые я ходила в прошлой школе, нам процитировали высказывание Джироламо Савонаролы ^[31], которое отчего‑то намертво въелось в мою память. Он говорил, что в час Страшного Суда «с человеком играет сам дьявол и пытается овладеть им, чтобы поставить ему шах и мат». «Будь же наготове, подумай хорошенько об этом моменте, потому что если ты выиграешь, то выиграешь и все остальное, но если проиграешь, то все, что ты сделал, не будет иметь никакой ценности. Этот момент — момент смерти».

Думаю, что момент смерти не физической, но духовной случился со мной, когда я наказала Мэй Лин. Наказывая ее, я проиграла партию и окончательно перестала быть собой.

После того как Мэй застукала нас с Гаспаром и возвела между мной и Даньел непреодолимую стену, я не могла сидеть сложа руки. Мерзавке следовало ответить, и ответить достойно, но, чтобы превзойти соперницу, мне пришлось пойти на крайние меры.

Вряд ли мне поверят, если я скажу, что не горжусь сейчас этим поступком. Однако ненависть меняет людей до неузнаваемости: не оставляет ни вины, ни сожалений. И меня она изменила тоже.

О страсти Мэй к плаванию знали все. Учителя без лишних разговоров отпускали ее на соревнования, а мистер Петровски не щадя гонял ее по бассейну, где Мэй превозмогала самое себя и упорно шла к цели — стать будущей чемпионкой.