Книга Эринии и Эвмениды, страница 97 – Риган Хэйс

Со всей признательностью я обнимаю Абрамсона. Пускай у нас были разногласия, но сегодня он мой спаситель и заслуживает похвалы.

— Спасибо, что выручаешь, — бормочу я ему в куртку. — Ты знаешь, что рискуешь, нарушая из-за меня правила?

— Ой, как будто в первый раз.

Даже и не поспоришь. Я отстраняюсь, и Рори взбирается на велосипед, а я бочком усаживаюсь на багажник, обхватывая Абрамсона за торс.

Двухколесный вороной конь несет нас наперегонки с ветром. От такой поездки я уже не ощущаю ни носа, ни ушей — так они отмерзают. Зато в груди теплеет, как в печке, куда подкинули дровишек. Может, Абрамсон и не лучший парень на свете, если вспомнить, как он чурался моего общества, но сегодня он спасает меня, как самый настоящий рыцарь, и заслуживает прощения. Некоторые умеют извиняться лишь с помощью красивых жестов, и иногда это лучший выход.

Рори доставляет нас аккурат к сроку. Предполагаю, что завтра он не поднимется с постели из-за одеревеневших ног, но сейчас Абрамсон не подает вида, что хоть немного устал. Он проталкивает велик в проем обвалившейся ограды, но когда мы оба пролезаем следом, то видим, что близлежащую территорию уже инспектирует смотритель.

— Черт, Роуч! — Рори успевает отбросить велосипед в осыпавшиеся кусты, едва не расшибив о кирпичную кучу, после чего спрашивает: — Что будем делать?

— Изображать влюбленных, — говорю я раздраженно, а затем впиваюсь в его губы.

И в эту же секунду по нам скользит желтый свет фонарика. Но мне уже неважно, видят нас или нет. Тепло губ Рори так непохоже на могильный холод Киллиана, что отстраняться не хочется, да и не получается: Рори инстинктивно обхватывает меня за талию и крепче притягивает к себе.

Смотритель засекает нас в сумраке и сердито попрекает:

— Эй, голубки, нашли когда миловаться! — Мы отрываемся друг от друга и смущенно прячем глаза. — А ну марш по комнатам, пока я не доложил Хайтауэру!

— Уже уходим, сэр, — с притворным смирением говорит Рори и за руку ведет меня к кампусу.

Отойдя на достаточное расстояние, мы расцепляем пальцы и оба прыскаем со смеху. За смехом мы пытаемся скрыть охватившее нас с ног до головы смущение, но я решаюсь на откровение первой:

— Спасибо, что сыграл роль влюбленного. Все‑таки театр — это твое, правда.

— Не за что, Би, — говорит он, а затем ехидно добавляет: — И да, я все‑таки урвал этот поцелуй.

— Не обольщайся! — ворчу я, вооружаясь кривой ухмылкой, и, острастки ради, решаю пригрозить пальцем на прощание. Рори хмыкает в ответ, и в кампусе мы расходимся каждый в свое крыло.

Только зайдя в здание, я ощущаю, как на меня наваливается тяжесть. Кое‑как освободившись от сковывающей одежды, падаю звездой на кровать и прикрываю веки. Ханны пока нет, и я могу, не таясь, прикоснуться к губам и лелеять еще не потухший жар поцелуя. Такого дурацкого, поспешного, совершенно лишнего…

И, возможно, последнего, потому что гарантий, что я выйду из схватки с потусторонними силами живой, у меня нет.

Признаться, я давно не подмечаю родительские дни. По субботам, когда к учащимся заглядывают родные, я предпочитаю залезть на чердак и не высовываться, пока все не разъедутся кто куда. Слишком больно видеть, как мать обнимает свое дитя, как отец подбадривающе похлопывает ребенка по плечу, если знаешь, что уже никогда не испытаешь того же самого. Чтобы избавить себя от зависти и выжигающей изнутри тоски, я обычно прячусь среди пыли, паутины и забытых ящиков под крышей…