Книга Потусторонним вход воспрещён, страница 118 – Екатерина Ландер

— По душевной милости.

Часть 2. Университетская набережная.

Вольдемар Темников

Гладь Невы, покрытая мелкой ночной зыбью, вздрогнула: метрах в пяти от берега гулко шлепнулся о поверхность небольшой предмет. С чмокающим звуком река заглотила бумажный кулек вместе с его содержимым, а темнота жадно окутала его, оставив только череду расходящихся кругов.

На пару мгновений все вновь сделалось тихим.

Потом из глубины пошли бурные пузыри. Вода забурлила, вспенилась, выбрасывая наружу хлопья серого пепла. Он съеживался, собирался в комочки, всё больше напоминая комковатую массу для папье-маше. Из него сама собой вдруг вылепилась скрюченная рука, клацнула в воздухе пальцами, наливаясь жизненной силой, вычерпывая краски из течения, донных песков, ила и недалекой набережной с двойным гранитным спуском.

Едва окрепнув, рука рванулась вверх, будто вытягивая остальное тело из холодной пучины, как барон Мюнхгаузен, вытаскивающий себя из болота за волосы…

С сиплым вздохом Вольдемар вынырнул на поверхность, забарахтался, озираясь по сторонам в поисках берега, и погреб на свет фонарей.

— Глядите, человек! — раздалось тревожное, звонкое. Щелкнула и блеснула фотоаппаратная вспышка.

Возле ступеней Университетской набережной стоял синий экскурсионный автобус. Толпа раздобревших от знаменитых петербургских пышек туристов и туристок ошивалась у парапета, ловила в объективы красиво подсвеченный на другом берегу Исаакиевский собор, тыкала в небо селфи-палками, лезла погладить замерших на ступенях грифонов и древних сфинксов, еще в 1832 году привезенных по приказу Николая Первого из Фив в Петербург.

Хотя кому не известно, что нельзя тревожить сфинксов по ночам…

— Да пьяный небось, — послышалось следом, и автор реплики басовито загоготал. Крикнул громче: — Хороша водичка, а?

Вольдемар не ответил. Развоплощение — или, как сказали бы в НИИ ГИИС, примордиализация — с последующим возвращением отняли у него все силы. Его мелко трясло. Навязчивый зуд пробегал по вновь обретенному телу. Казалось, это шелковистое, щекотное течение Невы бродит по нему, будоражит кровь в венах, напоминает о том, кто он таков и где его настоящее место.

Упершись в скользкие нижние ступени лестницы, Вольдемар выполз из воды и перевалился через гранитный уступ. Крепко зажмурился, унимая горячее жжение под веками. Голова кружилась, горло, в том месте, где его пронзил нож, саднило и пульсировало, но, само собой, теперь было цело и невредимо.

— Вам помочь? Вызвать скорую? — жалостливо поинтересовались сверху. Вольдемара обдало шлейфом густых цветочных духов.

— Прочь, — устало прохрипел он и, перекатившись, поднялся на ноги.

Пошарил взглядом в поисках своей одежды. Чуть примятая стопка вещей — его прежний костюм из клуба — обнаружилась возле лап бронзового грифона.

Вольдемар решительно двинулся через толпу. Туристы растерянно заморгали, первые ряды смущенно попятились назад.

Речная вода быстро впитывалась в кожу, будто жадно втягивалась порами. Пару секунд спустя Вольдемар был совершенно сухой. Сухой и голый. Добравшись до вещей, он принялся неторопливо одеваться.

— Стыдоба, — произнес кто-то.

— Всех особо впечатлительных, беременных, сердечников и просто завистливых попрошу отвернуться и не вякать.

— Э, парень, слышь, ты не борзей, — осторожно одернул его все тот же обладатель грудного баса, на поверку пухлый мужичок за сорок. — Иначе я научу тебя, как со старшими разговаривать.