Книга Потусторонним вход воспрещён, страница 124 – Екатерина Ландер

— В запасник истории, — снова не выдержав, подала голос Раиса Пантелеймоновна.

— Да, Рая. Ты совершенно права. Не мегаполис, а один сплошной музейный запасник.

— Я все это уже знаю, — не выдержал я, перебив Гусева. — Меня только одно волнует. — Я аж задохнулся от волнения, не в силах собрать мысли и впечатления в кучу. — При чем тут я вообще?

— Я, кажется, поняла, — радостно щелкнула пальцами Надя от внезапной догадки. — Вы фильм обсуждаете. Новый. Тоже хочу. Может, кто-нибудь наконец объяснит сюжет и мне?

Я посмотрел на сестру: Надежда не улыбалась, и взгляд оставался более чем серьезным. Однако Гусев радостно подхватил шутку:

— Вам, Надежда Наумовна, достаточно просто выглянуть в окно и оглядеть чуть внимательнее окрестности. Тогда поймете, что наш Город скрывает великое множество всяких историй, и любое кино померкнет по сравнению с ними.

Надя машинально подалась к окну, отодвинула занавеску.

За стеклом, в рассеивающей свет фонарей серо-зеленой предрассветной мгле, ветер полоскал строительную сетку, спеленавшую стену соседнего дома.

Реставрацию начали, но заморозили с наступлением холодов года два назад, потом возобновили прошлой весной, но так и не завершили. По неизвестным причинам.

Глеб Борисович пояснил:

— У Петербурга красивый, впечатляющий фасад и очень хрупкая изнанка. Многое здесь стремительно рушится под влиянием времени. И то, что слишком быстро кануло на задворки истории, рано или поздно должно было взять реванш. Сформировать иную реальность.

— Город живет, пока о нем помнят, — эхом подхватил я.

— Совершенно верно! — обрадовался Гусев. — Видишь, Рая, смышленый парень. Запомнил нашу первую встречу!

Раиса Пантелеймоновна медленно, преисполненная собственной важности, моргнула и схлопнула веер:

— Иного мнения и быть не могло. Не забывай, чьи это внуки. Радость моя. Свет в окошке. — И добавила почти неслышно: — Не то что дети.

Своими детьми бабуля называла наших с Надеждой родителей.

Пропустившая мимо ушей последнюю часть, Надя умильно сложила ладони у груди и послала бабуле воздушный поцелуй.

— То есть… вот эта Изнанка… — начал я.

— Потустороннее Перепутье, — поправил Гусев.

— …это Перепутье — место, куда реальность вытесняет все отжитое? Так сказать, изнанка жизни? Место забвения?

— Не просто отжитое, а ставшее внезапно ненужным. — Глеб Борисович потянулся и пощупал листья засохшей герани, стоящей на подоконнике (еще один забытый Надин горшок). Встряхнул рукой, так как на пальцах осталась серая пыль от раскрошенного листа. — Все, что проваливается на Изнанку, оставляет в этом мире лишь горстку серого пепла. — Глядя на герань, Гусев невесело усмехнулся: — А мы потом удивляемся: где же та вещь, про которую сто лет не вспоминали. И почему в квартире постоянно так много пыли, несмотря на уборку!

Надя потупилась и отступила от окна. Опасливо покосилась на бабулю: не решит ли та прямо сейчас проверить жилище внуков на чистоту, чтобы посетовать на нашу несамостоятельность еще и в этой области?

Но Раиса Пантелеймоновна слушала не перебивая. Гусев продолжал:

— Предметы, города, люди. Кто угодно рано или поздно умирает, оставшись без внимания и любви и потеряв последнюю цель существования. Такие вещи исчезают сами или же становятся легкой добычей для звездной плесени. Что, впрочем, ни к чему хорошему тоже не ведет. Как говорится, то, что с рождения было бессмысленным, может истлеть без следа…