Книга Потусторонним вход воспрещён, страница 146 – Екатерина Ландер

Две фигурки — мистического грифона, символа Института, и его не менее одаренного магией брата единорога, — словно отбившись от композиции, тускло мерцали на стенах по сторонам от входа: справа и слева.

Лёня свернул к неприметной калитке, вышел на улицу.

В ответ на нажатие кнопки брелока сонно мигнул фарами припаркованный под фонарем автомобиль. Лёня прыгнул в салон. Двигатель кашлянул и завелся.

Почти тут же пришло сообщение:

Я в музее. Приезжай туда.

Великорецкий всегда угадывал, когда о нем думали. Значит, ехать следовало не на Депутатскую набережную, прямиком в «Грифоний дом», а обратно на родной Васильевский, вновь практически к самой Гавани.

Лёня бросил папку на сиденье и тяжело вздохнул. Спустил окно, позволяя ветру пробраться в салон.

Близился рассвет. Словно набрав в себя туманной густоты, воздух пружинил и хлестко бил в лобовое стекло, пока дедовский ретро-автомобиль преодолевал одну улицу за другой.

Мост промелькнул незаметно. Следом дугой выгнулся широкий проспект, и спустя пятнадцать минут Леонид уже парковался возле пятиэтажного здания в стиле позднего классицизма — с подсветкой, колоннадой и разбитым перед центральным входом парком.

Надпись над колоннами гласила: «Музей и галерея современного искусства».

Пройдя между двумя скульптурами — Эрой и Артой, — Лёня взбежал по ступеням. Дверь, вопреки обыкновению, была не заперта — его ждали.

Он пересек пустой, блестящий чистым кафелем холл с пустыми окошками касс и информационного бюро и встал на зеленый кружок с изображением двух следов обуви. Глянул в камеру. На экране возле турникета появилась приветственная надпись: «Леонид, добро пожаловать!».

Лёня вновь хмыкнул. Конечно, у музея современных арт-достижений должны были водиться и свои «современные штучки». Вроде такой обходительной с посетителями пропускной системы.

Великорецкий нашелся на третьем этаже, в зале с коллекцией кукол неизвестного мастера. Услышав шаги, глава Института не обернулся, только заговорил приглушенным голосом:

— Никогда не понимал гонений в сторону искусства. Разве могут великие творения, находящиеся даже вне понимания разума, действовать в интересах политики, верований или пропаганды?

Эхо пустынного помещения подхватывало его слова, дробя и усиливая каждый звук, и Лёня невольно поморщился, поймав себя на ощущении, будто он находится в гуще общественной демонстрации:

— Градус патетики достоен Гусева. Все-таки в чем-то вы с ним очень похожи, как ни отрицай.

Великорецкий только отмахнулся — лениво, капризно, как прерванный внезапным вопросом самолюбивый телеведущий.

В этом году Витольду Петровичу стукнуло под пятьдесят. Никто точно не знал — может быть, сорок восемь или сорок девять, но еще точно ниже полувековой планки. И внешне Великорецкий походил на поджарого ирландца — рыжего, кудлатого, с зелеными, как костюм лепрекона, глазами и короткой кучерявой бородой. Приземистый, сухощавый, но с уже округлившимся пивным животом.

Было видно, что в музей Витольд Петрович пожаловал прямо из загородного особняка, а возможно, чем ведь Духи не шутят, встреча с Леонидом вытащила его из кровати. Шелковый пояс домашнего халата змеей тащился за Великорецким по натертому кафелю, пока тот вразвалочку бродил вдоль экспозиции.

Лёня подошел ближе и проследил за направлением взгляда Витольда Петровича.