Книга Потусторонним вход воспрещён, страница 182 – Екатерина Ландер

— Любовь? — вспомнил я разговор с Гусевым и слова аптекаря о том, что именно любовь — ключ ко всему на свете.

— Бинго! — воскликнула балерина, радостно всплеснув руками.

— И где же эту любовь найти? — озадачился я.

— А вот этого я тебе, милостивый, не скажу. Да и никто не сможет. Собрать ключи было сложно. Очень сложно. И все равно они принесли столько несчастий. — Взгляд Матильды сделался рассеянным, смотрящим внутрь, в память минувших веков. — Как сейчас вижу его голубые глаза с таким добрым выражением. Я перестала смотреть на него только как на Наследника, я забывала об этом, все было как сон. [80] Его мать запретила нам видеться в доме моего отца. Мы встречались в карете, стоявшей в переулке. Он снял для меня дом. Знаешь, как он меня называл? Ангел!

— Что случилось потом? — быстро спросил я, пока Кшесинская вновь не ударилась в воспоминания.

— Революция. Война. Еще одна война, гражданская. Провокации от Потусторонних. Наводнение.

Она обвела рукой пространство, точно пытаясь обхватить весь мир или же попросту привычно кланяясь с театральных подмостков после выступления. Слова шли вразрез с ее поведением. Но, может, просто так было легче? Не настолько больно?

Я поднял взгляд и с удивлением обнаружил, что кругом стало темнее. Возможно, облака закрыли солнце и затянули крошечный просвет в виде ангела. Дворы-колодцы всегда грешили темнотой.

Но примечательным было другое. Двор внезапно поблек, а фигура Кшесинской, наоборот, проступила объемнее и четче. Так проявлялись фотографии на старых пленочных полароидах. Стих шум Невского, пространство окутала вязкая тишина.

Казалось, призрак балерины тянул из мира все цвета и звуки. Все живое.

— Но как? Почему это происходит? Если Институт следит за целостностью границы между мирами?

— Они могут следить за чем угодно! — нетерпеливо перебила Кшесинская. — Но дело остается прежним: примерно раз в сотню лет им удается скопить силы, чтобы нанести удар.

— Последнее наводнение случилось в тысяча девятьсот двадцать четвертом, — вспомнил я.

— А какой сегодня год? — невинно поинтересовалась Матильда.

— Двадцать четвертый, — цепенея, отозвался я.

Кшесинская охнула и поднесла пальцы к губам. Да так и застыла. Полупрозрачный мираж. Статуя из лунного камня.

— Берегись, дружочек! — схватив меня за локоть, горячо прошептала она, но от дыхания, поднимающегося изо рта, доносилась лишь холодная испарина. — Грядет что-то страшное. Вы должны защитить себя. И наш город. И людей.

— Как? Если мы не знаем, где ключи.

— Ты любишь кого-нибудь? — спросила она без перехода, резко, и этот напор лишал любого права на хитрость. На ложь или ошибку.

Я подумал о Наде, о родителях, даже о Раисе Пантелеймоновне. Подумал о театре, где проработал два года и чей коллектив воспринимал как маленькую семью. И кивнул.

— Хорошо.

Кшесинская хотела сказать что-то еще, но опять застыла. Глаза едва заметно поменяли выражение. В них появилась искра: смесь из трепетного желания помочь, горечи и неопределенной пока, хотя и озорной догадки.

— Части Ключа спрятаны в трезубце Нептуна. Я обещала Ники, что никому не скажу, где похоронена наша тайна. Ни в этом мире, ни в загробном. Но я могу дать подсказку. Трезубец Нептуна, запомнил? Между небом и землей. Потусторонним даже с их хитростями никогда до них не добраться. Потому что небо. Понимаешь?