Книга Потусторонним вход воспрещён, страница 277 – Екатерина Ландер

Надя изображала легковесную радость бытия и старалась как можно меньше попадаться мне на глаза и беспокоить просьбами. Услышав мой рассказ о произошедшем возле Башни грифонов, сестра изрядно удивилась. Но поверила. В своей манере сводить любые серьезные вещи к шутке и разряжать атмосферу посетовала, что она-то в тот день сдавала коллоквиум по биохимии и «самое веселье» пропустила.

До бабули, то есть тети Раи, успели докатиться слухи, и, наступая на горло принципу невмешательства в нашу жизнь, она позвонила сама. Прохладно осведомилась, все ли с нами в порядке, и под конец разговора сказала, что гордится мной. И Надей тоже.

Гусев остался глух к телефонным звонкам. Набрав его номер три или четыре раза в разные дни, я прекратил попытки.

Зато вдруг понял, что отрицать очевидное дальше бесполезно. Да, мы впрямь спасли город от чего-то очень нехорошего. И пусть никто, кроме сотрудников Института и Хранителей, об этом не знал, ничего не повернуть вспять.

Мысль приободрила меня, но до выходных я все равно просидел дома — листал в Интернете вакансии на новую работу. Один раз выбрался в родной театр — ставили «Алису в Стране Чудес». Из-за проволочек по художественной части представление перенесли на несколько дней, но в целом справились замечательно.

В ночь со среды на четверг мне приснился живой и объемный до щемящей тоски сон…

Я шел по цветущей оранжерее, раздвигая сочные листья тропических растений, а мелкий гравий хрустел под ногами. Шумела вода в фонтане, щебетали птицы и тихо переливалась мелодия. Я шел на звук, и музыка становилась все громче.

Наконец дорожка вывела меня в центр оранжереи. Возле оплетенной цветущими побегами арки стоял столик с витыми ножками, а на нем — старинный граммофон с матовым от времени раструбом. Заходящее солнце падало в широкие полуциркульные окна и золотило обод похожего на цветочный венчик рупора. Рассеянные желтые лучи висели в воздухе.

Крутилась пластинка, тихо шелестела игла. А в ротанговом кресле рядом с граммофоном, раскинув юбку, сидела, прикрыв глаза, Кшесинская. Услышав шорох камешков под ногами, балерина не спеша выпрямилась.

Ее обволакивало легкое платье, все точно сотканное из нитей белого и золотого света, мягко мерцавшего в зеленой тени беседки.

Матильда подняла на меня свои колдовские черные глаза и мягко улыбнулась.

— Теперь точно рай? — помня наш прошлый разговор из сновидения, усмехнулся я.

— Кому как, дорогой, — покачала головой Кшесинская. — Кому как. Каким представляешь рай, таким его после смерти и получишь. Для меня рай — это встреча с близкими. Поэтому здесь я ненадолго. Но пока можем поговорить.

— Что теперь будет? — задал я вопрос, волновавший меня на протяжении недели.

— Будете жить, — повела круглым белым плечом балерина. — Жить, любить, молиться, рожать детей, ссориться, находить согласие, вновь спасать город, если это потребуется. Спасать друг друга. Все как у обычных людей.

— Но ведь…

— Что? — Матильда по-птичьи склонила голову набок.

Я задумался:

— Мне кажется, я так больше не смогу. По-прежнему.

Кшесинская звонко рассмеялась. Подскочила — легкая, невесомая, молодая.

— Голубчик, это так смешно! Жизнь! Сама жизнь-то не меняется! — Она взяла меня за руки, закружила. — Вот и живи. — Поправила: — Живите.

Пока я, ошалелый, соображал, что сказать, Матильда остановилась, по очереди переплела пальцы рук с моими и игриво придвинулась ближе. Наши сцепленные кисти оказались почти вровень с лицами.