Книга И жили они долго и счастливо, страница 93 – Алёна Селютина

– Довольно, – едва ли не беззвучно произнесла она, зная, что ветер усилит и разнесет ее слова. – Все кончено.

Луна снова вышла из-за туч, залив поляну светом. Василиса наклонила голову, прислушиваясь к себе. Она любила работать с лунным светом, хорошо знала и чувствовала его. И если Кощей мог наделять тени плотью, то почему она не могла придать свету немного веса? Вложить в него свой гнев. Гнев на то, что Марья посмела посягнуть на ее жизнь, на ее память, подорвала ее доверие к мужу. Вложить и разом обрушить на Марью. Не было ничего, что мешало ей это сделать.

Моревну опрокинуло на траву, будто мешок. С трудом она встала на колени, упершись руками в землю, и тяжело задышала, будто сверху на нее давило что-то большое и тяжелое, неподъемное.

«Ее надо убить, – поняла Василиса. – Иначе она не остановится».

В груди Марьи билось сердце. Скукоженное, почерневшее. Василиса знала, что ей достаточно представить это сердце в своей руке и сжать кулак, и все закончится. Она подняла руку, чтобы сделать необходимое, но на ее плечо легла ладонь.

– Не надо, – сказал Кощей. – Тебе не нужно этого делать. Я сам.

А может, и не сказал. Может, только подумал. Василиса наклонила голову к плечу, коснувшись щекой его пальцев.

– Я сам, – повторил он и шагнул к Марье.

Невероятным усилием воли Моревна распрямилась, хотя встать с колен не смогла. Василиса видела, как нелегко ей это далось.

– Убьешь меня? – неверяще и одновременно с каким-то диким восторгом спросила она. – Убьешь женщину?

– Ты не женщина, Марья, – тяжело ответил Кощей.

В его голосе Василиса услышала неприкрытую боль, и от этого желание убить Марью своими руками лишь возросло. Только бы усмирить это чувство в груди. Чувство, терпеть которое было выше ее сил.

– Ты – воин, – между тем продолжал Кощей. – Ты перешагнула черту, к которой не стоило даже подходить. Ты сделала больно моей жене. И я предупреждал.

– И все же? На глазах у своей девчонки, о которой ты так печешься? – Марья попыталась улыбнуться. На полусгнившем лице эта улыбка смотрелась омерзительно, но Кощей видел иное, и, наверное, для него она была красива.

Моревну шатало. Но Василиса ясно видела, что в ней нет страха. Непонятная радость и предвкушение, как у ребенка, открывающего подарок. Василиса прищурилась, пытаясь понять, что именно видит, и на свою беду поняла.

Обожание. Это было обожание. У нее перехватило дыхание.

Не надо так смотреть на него… Не смей так на него смотреть! Это ее – Василисы! – муж! Ослепить ее! Вырвать ей глаза…

– Василиса, – негромко позвал Кощей, поднимая меч, – отвернись.

Она поразмыслила миг и, послушавшись, опустила веки.

Она думала – она надеялась, – что он убьет Марью сразу. Но вместо этого снова услышала его голос:

– Последнее слово?

Моревна рассмеялась.

– А знаешь, – неожиданно серьезно произнесла она. – Я счастлива, что это будешь ты. Что именно ты даруешь мне покой.

– Что-то еще?

– Не хочешь на прощанье меня поце…

Но Кощей не дал ей закончить.

– Ты жалеешь, что убил ее?

Василиса с Кощеем стояли на тропе посреди Леса и смотрели на новорожденный папоротник. С момента, когда голова Марьи ударилась о землю, прошло уже почти четыре часа. Но Василисе казалось, что она помнит их поминутно.

Стоило мечу завершить круг, и Кощей метнулся к Василисе, убедился, что с ней все в порядке, а потом долго молча складывал погребальный костер и на рассвете предал тело Моревны огню. И каждый раз, когда бы Василиса ни бросила взгляд на мужа, она видела вокруг него изморозь. Но она знала, что сейчас он не примет от нее поддержки, а просто смотреть на это было невыносимо, поэтому она сосредоточилась на лечении Сокола, которому помощь точно требовалась немедленно. Сила в ней только крепла, и ей было легко и радостно врачевать. И смотреть на Финиста было приятно. Его душа выглядела как большая, сотканная из света птица с гордым и непокорным взглядом. На правую ее лапу была повязана алая лента, мудрено расшитая серебряными нитями. Василиса вгляделась в узор, но смысл вышивки ускользал от нее, хотя и казался смутно знакомым. Конец ленты терялся, растворяясь в воздухе, но она ни на секунду не усомнилась в том, к кому он ведет. А вот ко второй ноге птицы была прикована толстая, уродливая цепь. Впрочем, личность того, кто за нее дергал, тоже была ей очевидна.