Книга Дочь врага Российской империи. Гимназистка, страница 29 – Василиса Мельницкая

Мы с Ларисой Васильевной определенно друг другу не понравились. Однако она приняла меня в своем доме, пусть и по просьбе мужа. И рядом Николай Петрович, который не даст меня в обиду. На крайний случай, у меня есть телефон эспера из Государственной службы безопасности Российской империи. Жизнь определенно налаживалась.

А я последую совету Александра Ивановича. Буду радоваться жизни и учиться. И не думать о будущем. День, когда мне придется вспомнить об обещании, данном богине Маре, непременно настанет. В этом нет никаких сомнений.

В Петербург возвращались поездом.

Дед молчал, но не оттого, что злился на внука. Похоже, обдумывал что-то важное. В дела рода Матвея еще не посвящали. Правда, легкое недовольство все же ощущалось. Легкое, но справедливое. Каникулы в Москве безнадежно испорчены, а дед не любил, когда ломались его планы.

Матвей тоже молчал. Делал вид, что читает книгу, даже страницы перелистывал, однако мыслями находился в другом месте. В приюте, где осталась рыжая девочка с красивыми, но печальными глазами. Сначала Матвея потрясла ее история, а потом…

Дед ворчал, что Матвей слишком чувствительный. Даже эмпата в нем подозревал. Дар эспера, может, и примирил бы деда с тем, что нет в характере Матвея суровости и рациональности, присущих мужчинам рода Шереметевых. Однако при переходе через Испод Матвей ничего не увидел, и деда это заметно расстроило.

Матвей не был любимым внуком. Скорее, самым неустроенным. Мать сбежала за границу с каким-то французом, когда сыну едва исполнилось два года. Матвей ее не помнил. Фотографий и портретов не осталось, все уничтожили по распоряжению деда. Отец же исчезновения жены вроде бы и не заметил, как не заметил до того рождения сына. Младший из дедовых отпрысков был увлечен наукой: жил ею, дышал ею. И воспитанием Матвея занималась кормилица, она же няня, женщина малограмотная, но добрая.

Няня и научила Матвея милосердию и состраданию. Дед называл это глупым бабским воспитанием, однако и он обратил внимание на младшего внука далеко не сразу. У главы рода Шереметевых хватало дел.

Матвей сам виноват в том, что дед его заметил.

Собственно, сложно проигнорировать мальчика, явившегося в Думу в драных штанах, грязной рубашке и галошах на босу ногу.

А что Матвею оставалось делать? Няня вернулась с рынка в слезах. Ей нахамила молочница, обсчитал мясник, а потом у бидона с молоком сломалась ручка, и молоко разлилось в трамвае, испачкав какую-то важную даму. Дама устроила скандал и отобрала у няни деньги, на чистку костюма, угрожая полицией.

— Как так с людьми можно… как так… — причитала няня, утирая широкое лицо передником. — Как же законы… для кого законы…

Законами занимался император. А еще — дедушка. Матвей слышал от взрослых, что дед «с утра до ночи в Думе». Туда и отправился. За справедливостью.

А что? В восемь лет он вполне соображал, как добраться до Таврического дворца. Переодеться вот забыл, торопился. До того он с ребятами с соседней улицы в футбол играл на пустыре. Он давно знал, как улизнуть туда, где всяко веселее, чем в собственном прилизанном дворе. А галоши, и вовсе, нянины. Что первым попалось, то и надел.

Дед тогда чуть со стыда не сгорел. Еще бы! Матвей так и заявил охране на входе, что пришел к дедушке. Ему не поверили, хотели выгнать взашей, но Матвей показал золотого льва на запястье, символ рода Шереметевых, и деда все же позвали. И шуму было…