Книга Где распускается алоцвет, страница 10 – Софья Ролдугина

Мимо постоянно кто-то шастал – в пекарню, в продуктовый дальше по улице, в парк и из парка. На балконе третьего этажа цвели герани и бормотало радио. Алька пила кофе и жмурилась на солнце, загадывая, чтобы оно наставило напоследок побольше веснушек, а ещё вслушивалась в разговоры вокруг.

В основном болтали про цены, школу и домашние дела, но потом от компании мужчин в рабочем, куривших у остановки, долетело знакомое, тревожное:

– …а Костяной, получается, по бабам?

Алька вздрогнула.

Она ещё тогда, два месяца назад, старалась особенно не вчитываться в сводки, но тоже обратила внимание, что среди жертв чаще фигурировали женские имена. Но тогда-то пока считалось, что это дело рук маньяка, а маньяки обычно и выбирают тех, кто слабее, – женщин, детей…

– Получается, что да, – откликнулся другой мужчина и почесал в затылке, роняя на себя пепел от сигареты. – Тьфу ты… Ретка домой ехать отказалась. Говорит, как я год пропущу, у меня четвёртый курс.

– Ну и дура.

– Дура на теоретическую физику не поступит.

– Да и толку-то уезжать, – сплюнул на тротуар третий. – Вон в Светлоречье тоже баба померла, совсем молодая, сорок лет всего. У меня сестра там, а это её соседка. Разведённая, сын остался, куда его теперь?

– К отцу?

– А он ему нужен? А в Гречине в том году целая бригада чёрных копателей того, перемёрли. Как зверь растерзал…

– Ну, где Гречин, а где мы…

Тут подъехала маршрутка; мужчины быстро растёрли окурки об урну, отряхнули руки и забрались в машину. Алька попробовала сделать ещё глоток кофе, но он почему-то горчил и одновременно отдавал жжёными семечками – пришлось выбросить.

Беспокойство, поугасшее после завтрака, снова засвербело внутри.

Она хотела было уже подниматься и идти, как услышала вдруг:

– Алечка, ты, что ли?

У скамьи остановились две женщины, молодые ещё; одна, грузная, коротко стриженная, с натугой катила двойную коляску, другая, кудрявая и костлявая, в джинсовом комбинезоне, вела за руку пятилетнего мальчишку, тоже с мелкими тёмными кудряшками и светлыми глазами. Алька присмотрелась… и едва не взвизгнула:

– Васька, Дарина!

Василину она бы так сама не узнала – та обрезала роскошную косу до пояса и покрасилась в какой-то дурацкий баклажановый цвет, а ещё располнела. А вот Даринка, Дарочка, осталась почти такой же, только, конечно, повзрослела. Замуж она вышла раньше всех в их классе; мальчик, которого она держала за руку, был её младшим ребёнком.

Конечно, они обнялись.

От Васьки пахло сигаретами и помадой; Дарина была горячая-горячая – и голодная, как всегда, как в школе. Она предложила:

– А давайте по мороженому? И к реке?

Васька с тоской глянула на коляску, и Алина тут же вызвалась:

– Давай я помогу, покачу. У меня знаешь какие руки сильные?

– Да ты по канату-то залезть никогда не могла…

Они завернули в универмаг – табличка сохранилась та же, что и раньше, – и взяли по сахарному рожку. Алька выбрала малиновый; на вкус он был совсем другой, чем в детстве, и таял быстрее. Дорога к реке шла под уклон. Поначалу разговор не клеился, как всегда у людей, которые долго не виделись, только поздравляли друг друга по праздникам, и то когда не забывали. Даринкин сын захотел пирожок и чай, и они завернули в булочную, в которую бегали всегда после школы.

– А помнишь? – сказала Дарина, прыгучая и подвижная, как игрушка-пружинка. – Мы сюда ходили за приворотными пирожками.