Книга Где распускается алоцвет, страница 7 – Софья Ролдугина

…а потом мягко обхватил ладонь и поднёс к губам.

И лизнул злосчастный порез.

– Быстро ты чары сбросила, – шепнул он, обжигая дыханием ладонь и нежную кожу между пальцами. Алька хотела пошевелиться, но не могла, как всегда бывает во сне. – Кто ты? Ведьма? Если да, то зачем заговорила с мертвецом?

И засмеялся.

«Сожрёт», – подумала Алька и дёрнулась из последних сил.

Конечно, проснулась.

Конечно, в комнате никого не было.

Светало; чуть покачивались ставни на ветру и колыхались занавески – белые, в мелкий голубой василёк. Геральдический цветок; родовой оберег. А сердце колотилось как бешеное, до тошноты, как после забега.

Потому что во сне у парня из поезда – у Айти – были золотые змеиные глаза.

И змеиный раздвоенный язык.

Первым делом Алька ощупала палец. Он, конечно, оказался на своём месте, целый, даже не надкусанный; пластырь ночью оторвался и приклеился к одеялу, но зато порез затянулся полностью. В комнате не было и следа посторонних. Так же, как и вчера, пахло дымком, как всегда по осени, а ещё лесом. На столе тикали часы, старые-старые, в виде домика с крышей. Лежала на углу, у стены, стопка учебников, словно бы и не тронутых с тех пор, как Алька уехала…

Пол под ногами немного скрипел. На подоконник ветром намело сухих листьев, хрустящих и лёгких. Судя по солнцу, был уже полдень, если не больше.

В животе забурчало.

«Надо пойти позавтракать», – подумала Алька.

Сейчас, когда сердце перестало так сильно колотиться, сон казался просто сном.

Может, даже немного… приятным.

Лестница была точно такой же, как и раньше, хотя бабушка, похоже, всё же заменила перила на новые. От прежних они отличались только тем, что выглядели посветлее – та-то древесина давно потемнела от времени. По привычке Алька потащила с собой вниз, на кухню, ноутбук, собираясь поработать прямо за завтраком. Хотя могла бы честно лениться ещё дня три-четыре, как и полагается человеку в законном отпуске… Лестница утыкалась в большой холл, откуда вели три двери: одна – в череду хозяйственных помещений, где был спуск в кладовую, другая – наружу, на террасу и на крыльцо, третья – в коридор, откуда уже можно было пройти в баб-Ясину комнату, на кухню, в гостиную или в старую родительскую спальню. Раньше, давно, Алька побаивалась ходить по коридору ночью, потому что там не было окон, а выключатель находился в самом конце – пройди-ка сначала по тёмному, а уж потом зажги свет. Теперь ей тоже было неприятно здесь идти, но уже из-за другого: на стене висели отцовские рисунки, неразличимые в полумраке. Мелькнула даже мысль, не попросить ли бабушку их убрать…

«Наверное, не стоит, – со смутным ощущением вины подумала Алька. – Он же её сын».

После развода, совершенно безобразного, баб Яся поддержала маму с мелкой Алькой, а потому с собственным сыном теперь почти не общалась, но это ведь не значило, что она его разлюбила.

Из кухни вкусно пахло едой, и там кто-то был.

– Алика, с утром! – пробасил Велька, такой же высоченный, нелепый и косматый, как вчера. Сегодня он был в длинных чёрных шортах и белой футболке; на носу плотно сидели очки в тонкой оправе, чёрной, прямоугольной, совершенно ему не подходящие, словно украденные у какого-нибудь пай-мальчика, отличника. Дужки оттопыривались за ушами, как паучьи лапы. – А я обедать собрался. Хочешь, приготовлю тебе что-нибудь?