Книга Где распускается алоцвет, страница 44 – Софья Ролдугина

– Так время поджимает.

– Минут десять у нас есть, – нахмурилась тётя, утягивая её в сторону. – А я что-то важное сказать хочу.

Спорить с ней было сложно уже потому, что ростом и силищей она уродилась в Васильков – ростом метр восемьдесят три, длинноногая, плечистая. Волосы – иссиня-чёрные, как у баб Яси в молодости, но не прямые, а кудрявые – она безжалостно стригла, коротко-коротко, по-мужски. Глаза красила сильно, подводя карандашом и снизу и сверху; ей это шло, но макияж часто размазывался и становился устрашающим.

Характер ей тоже достался васильковский, упрямый. Если уж она решалась на что-то, то делала, несмотря ни на что, а если не хотела, то уговорить её не мог никто.

Алька за ней тащилась, как шарик на верёвочке.

– Вот, – сказала тётя Веленика, останавливаясь, когда отошла шагов на двадцать. И развернулась, одновременно начиная рыться в сумке. – Держи. И не отказывайся.

Автоматически Алька подставила ладони… и едва сумела удержать тяжёлый ларец, в котором с удивлением узнала коробку с принадлежностями для шитья. Ленты, иголки, нити и бусины…

– Зачем? – тупо произнесла она, прижимая ларец к себе. – То есть… Я не буду вышивать обереги, тётя Ника. Хватит с меня ведовства.

Та в ответ закатила глаза, и выглядело это очень знакомо. Верней, легко было представить, как бабушка так тоже делает.

– Вот и я так говорила. Что ведовство мне опостылело, знать ничего не желаю о нём и что все молодые годы из-за него коту под хвост… Не руби сплеча, Алика, – вздохнула тётя. – Я не говорю, что ты должна это делать. Уж кому-кому, а не мне такое говорить… Просто не отказывайся. Пусть это будет возможность. Поняла?

– Угу, – кивнула Алька на всякий случай, хотя, конечно, не поняла, просто подумала, что тут легче согласиться, чем спорить.

– Не поняла, – улыбнулась тётя устало. – Тогда я тебе по-другому скажу, Алика. Ведовской дар – он как деньги у щедрого человека. Когда нет, будто и не хватает чего-то, будто руки связаны. А когда есть, то карман жжёт. Ты уж не дожидайся, пока дырку-то прожжёт, ладно? Велька, закидывай чемодан! – крикнула она, обернувшись. – Идём!

Проводница спешно затушила сигарету о железный порожек и кинула окурок на рельсы.

Когда поезд тронулся, полил дождь – как стена.

В купе Алька ехала одна. Вагон был старый, рассохшийся. Он сильно дребезжал на ходу; колёса стучали, кажется, прямо над ухом. Зато не нашлось конкурентов, покушающихся на расшатанную лавку или скрипучие верхние полки. Алька попросила проводницу принести ей чай, сразу три стакана, бутерброды с колбасой и шоколадку из буфета.

– С орехами или пустую? – деловито уточнила проводница, плотно сбитая женщина лет пятидесяти, примерно Алькиного роста и такая же рыжая, только крашеная.

Орехи Алька не любила, но брать что-то «пустое» побоялась, потому что именно пустой-то себя и чувствовала сейчас.

Шоколадка оказалась отечественной, огромной, граммов на триста. Объёмы ошеломляли; цена тоже, но в приятном смысле. Проводница с явным удовольствием согласилась шоколадку разделить и попить чаю вместе, пояснив, что вагон полупустой, делать особо нечего, а напарник храпит – никакой мочи нет терпеть.

Дождь продолжал лить; лес за окном тонул в сером мареве.

Чай на вкус был очень даже ничего, только отдавал немного ржавчиной. Постепенно Альку попустило. Она рассказала, что работает в издательстве; проводница похвасталась, что дочь у неё журналистка, пишет для крупной газеты, закончила аж два университета.