Книга Где распускается алоцвет, страница 49 – Софья Ролдугина

– А ну, из головы – шух-шух, поди прочь, – пробормотала Алька, кутаясь в одеяло. – Дай выспаться…

Как ни странно, сны в ту ночь ей действительно не приснились никакие.

Ни хорошие, ни дурные.

Её это более чем устраивало.

После дождя город словно бы ожил немного.

По-прежнему ощущалось дыхание осени, но теперь она не напоминала медленную смерть. Из-под пожухшей, выгоревшей травы стала пробиваться молодая, свежая, всего лишь тонкие зелёные нитки… и всё же они были. В палисаднике пахло сыростью; выстрелил на клумбе одуванчик, одинокий, дурашливый – яркое жёлтое солнышко.

Но на том перемены к лучшему, пожалуй, и заканчивались.

Общественный транспорт практически опустел. В целом троллейбусе могло оказаться человек десять-пятнадцать – и это в утренний час пик! Всех, кого можно, отправили на удалёнку, благо процесс был отработан ещё пять лет назад, когда ловили бешеного упыря, и до этого, когда вандал расколол погребальную вазу в музее, и оттуда сбежали девять моровых дев… Многие ещё и разъехались; занятия в школе были сокращены, а лекции в универах читали по сети, онлайн. Долго, разумеется, это продолжаться не могло, но все надеялись, что Костяного изловят уже совсем скоро. Вот буквально через неделю… на следующей…

Но каждый раз срок отодвигался.

Впрочем, магазины, рестораны, кафе и всё подобное продолжало работать. Часам к семи вечера, когда начинало темнеть, большинство заведений закрывались, но утром разницы почти не было. Алька по инерции заскочила перед работой в кофейню – взять две коробки пончиков на свой отдел и шесть стаканов кофе на подставке. Формально ведь она в отпуск сходила, а после отпуска не мешало бы проставиться – так было принято, и она, в общем, даже не возражала.

«И надо придумать, что сказать начальнице, – подумала Алька. – Она же меня подальше отправила, со всей душой… А я взяла и вернулась».

Но дурацкие оправдания вылетели из головы, стоило подняться на заветный тринадцатый этаж. Доска для объявлений в коридоре разительно изменились; исчезли вековые наслоения записочек, стикеров и объявлений, а вместо них висели два портрета.

…два портрета в чёрных траурных рамках.

Молодая женщина в очках, с короткой стрижкой, темноволосая; и другая, средних лет, русая, улыбчивая, с косой, с горбинкой на носу. Алька знала обеих, пусть и подругами они не были.

– Вежева, – пробормотала она. – И Лесовская… Она же вроде замуж выходила, как?

Атмосфера на этаже царила похоронная. Алька даже не поняла сразу, есть ли кто в большом офисе на пятьдесят мест, который начинался сразу за коридором, справа. Но люди всё-таки были: почти все старшие редакторы, старенький дедушка-консультант, худред…

– Алёночек, – с ходу обняла её Каська; Каське в прошлом году исполнилось сорок пять, она была тонкой, как тростинка, стриглась под каре и красилась в чёрный, а из-за большой оправы для очков её звали стрекозой. И любили; и уважали за профессиональную придирчивость к текстам, а ещё за то, что она вытянула и допинала до универа не только двух своих мальчишек-близнецов, но ещё и двух детдомовских, одна, без мужа. – Вернулась… Мирослава же сказала, что ты к бабке поехала? В отпуск, а потом оттуда работать?

Сама Алька начальницу называла только начальницей, в крайнем случае – госпожой Дрёмой, но только если надо было позвать её к телефону через секретаря, и потому имя её звучало как-то непривычно. Но с Каськой-то начальница зналась давно.