Книга Кровь песков, страница 157 – С. К. Грейсон

Ориксы шарахнулись, когда мы влетели в их край; я не обратил внимания — взял в низинку. На дне — грубо вырытый колодец и обложка из истёртых камней: клановый привал, пока гнали стадо дальше.

Я спрыгнул, перекинул Киру через шею Алзы, чтобы не упала, вытащил свой спальный коврик. Развернул — и тогда уже осторожно снял Киру, уложил на мат: здесь я мог её мыть и перевязывать. Ресницы дрогнули, хриплый стон сорвался, когда я опустил её — но в сознание она не пришла.

Я набрал как мог чистой воды — из бурдюков, чашек, — и опустился рядом к работе. Кира очнулась, когда я начал снимать обугленные, приросшие к телу лохмотья. Как страшно было её беспамятство, так скоро я начал о нём мечтать: её крики рвали воздух. Сначала она отмахивалась от моих рук, выгибалась и шипела, как дикая кошка, — а я тянул ткань и вместе с ней — кожу.

Я пытался удержать её мягко — а она билась, как степной кот, шипела и выла. Лишь когда я опустил по нашему узлу как можно больше тишины, она чуть стихла — но каждый глушёный вскрик резал меня ножом.

Работа была медленной, кропотливой. Мой мир сузился до этой задачи — раздеть, промыть каждый дюйм израненной кожи. Я не думал ни о чём, кроме того, как осторожно лить воду, аккуратно промакивать сочащиеся места и не выпускать мысленно нашу связь — держаться, будто можно удержать её от ухода, пока сознание снижено до одного — боли.

— Держись, любовь, — шептал я в её волосы. — Я знаю, ты слишком упряма, чтобы умереть у меня на руках. Ты пережила слишком многое — не отдавайся этому.

Ожоги мне не в новинку — и хотя нигде кожа у неё не была до чёрного, до корня, до точки, где время уже не отращивает, — площади было слишком много. Она теряла воду и будет терять ещё дни, пока не затянется. Чтоб дожить до этого без заразы — нужна чудовищная удача. Я не привык полагаться на удачу.

Когда всё её правое полубоком оказалось забинтовано лоскутами моих запасных вещей, а сломанную ногу я уложил в импровизированную шину, «здоровая» левая половина побелела там, где обычно золотилась. Её крики и подёргивания сжались до стонов и озноба.

Ей нужна помощь, большей, чем я мог дать.

Я огляделся, как будто помощь могла возникнуть из воздуха. Только наши кони — стоят неподалёку, тревожатся. Я знал: пустыня не подбрасывает спасения. Она вознаграждает тех, кто ей служит, но сурова. Кира это тоже знала.

Остался один способ попросить.

Так делали некоторые всадники — перед боем, в смертельные минуты, — прося у пустыни вести. Я много раз видел, как это делает Идзуми — мы никогда об этом не говорили. Если пустыня благоволит, она даёт всплеск силы. Говорили, её голос слышат внутри — шёпот, команды, новые умения.

Я сторонился обычая — и так бит с голосом пустыни и мощью, которую всё время приходится держать на цепи. Я боялся, что натворю с таким приливом.

Но в легендах говорили: у Аликс был дар исцелять. Я о наследии прабабки не думал — меня всегда забивал Келвар. Сейчас же мне отчаянно хотелось глотка её силы — хотя бы чтобы облегчить страдания этой женщины. Женщины, что вшила себя в мою плоть своей лютой живучестью, не принимая «нет», пока не сняла каждую пластину моей брони — и не положила свои шершавые пальцы на голое сердце человека под ней. Эти грубые руки были до боли нежны со мной — той нежностью, где у меня прежде не было мира.