Книга Половина пути, страница 122 – Юля Тихая

Сны Ольше той ночью снились тревожные, маетные, полные неясных смутных образов — то тянущиеся к шее чёрные руки, то сквозная дыра в груди, то горелое мясо. Но, по крайней мере, это не были кошмары. Или, если и были, в этих кошмарах не было больше насилия и членов.

А утром рядом с Брентом было спокойно. Легко и тепло, как будто совершенно ничего не изменилось, как будто всё было так, как и должно было быть. За завтраком он, как обычно, рассказывал про геодезию, а Ольша щипала булочку, выковыривая из неё курагу. А в повозке, освоившись с конструкцией, говорили обо всём: о Стене и королевиче, о документах и предательстве, о страшилках и боли, а ещё о любимом супе, смешных детских историях, рисованных историях из литературной газеты и громогласной, как генеральша, склочной прабабушке, которая у Ольши и Брента была, кажется, одна на двоих — даром что звали их по-разному.

День был зябкий, и Ольша прижималась к плечу Брента, цеплялась за его локоть, зарывалась носом в его шарф, будто бы прячась от ветра. Ветер был неприятный, кусачий, но от него Ольше почти не было холодно. В груди трещало колким утренним ледком другое.

Этот контракт, эта работа, эта дорога — они казались Ольше нескончаемыми. И только утром, мурлыкнув в мужскую подмышку, она вдруг сообразила: до Воложи оставалось от силы пять дней пути, а скорее и того меньше. От Воложи в Светлый Град ходят поезда, и там уже не будет ни конструкции, ни ночёвок в гостиницах. А потом…

А потом всё закончится. Она будет дома, и она ведь так хотела домой, она много ночей подряд засыпала, обещая себе добраться до дома. И дома всё это будет не важно.

Всего этого не будет больше.

Та часть Ольши, что торопилась домой, позорно проигрывала той части, которая хотела растянуть оставшиеся дни в бесконечность.

❖❖❖

К обеду дорога взобралась к холмам, и среди них неровными линиями разных оттенков протянулись прямоугольники полей. За дорогой след в след шла труба, закреплённая примерно на высоте ольшиной талии, и сперва девушке казалось, что по ней, наверное, что-нибудь куда-нибудь передаётся. Но труба была проржавевшая, сваренная грубо, и кое-где зияла дырками.

Брент, наверное, мог бы сказать, зачем она нужна. Но Брент снова ковырялся в бумагах — тех самых, которые Ольша так и не собралась прочитать, — хмурился и вполголоса рассуждал о долге, а потом ворчал на себя и извинялся. Словом, Бренту было не до трубы, так что Ольша просто следила взглядом за её тёмной линией и мягко гладила мужчину по плечу.

Это у неё — пустые девчачьи заботы: что взращенная внутри любовь не оказалась взаимной, что тепло прикосновений скоро сменится пустотой, что всего за несколько дней нужно успеть надышаться им, запомнить его всего. Брент думал о всяких серьёзных вещах, и даже большую остановку днём делать не стал. Человеческого жилья здесь не встречалось, только где-то вдали мелькали отдельные постройки, на вид скорее хозяйственные, и обедать пришлось на ходу, с каждой минутой и часом приближаясь и приближаясь к Воложе.

Ольша в который раз украдкой сверилась с картой. Та была плохонькая, дешёвая; зелёная и чёрная краска на ней плохо стыковались друг с другом, а размытые буквы иногда трудно бывало прочесть. Места, которые они сейчас проезжали, на карте назывались «Ф.х.Пямса», или что-то в этом роде.