Книга Половина пути, страница 125 – Юля Тихая

Дом оказался пустой, в некоторых комнатах брошенные вещи валялись прямо на полу. Но, по крайней мере, он был хорошо протоплен, без промёрзших углов и дырявых окон, а на кухне нашлась широкая сковорода жаренной с луком картошки, а мужик споро напёк на камне тонких рисовых лепёшек. Дедок, учуяв колбасу, покряхтел и принёс к столу бутылку мутной браги.

— А где все-то? — дружелюбно спросил Брент, первым взяв с тарелки горячую лепёшку. — Большой посёлок был, здесь рабочие с Лякки жили и местные, да?

— Жили и жили, — неохотно отозвался мужик. Дед сплюнул в пол жёваный табак. — А всё теперь, и Лякка всё.

— Лякка всё? А чего это?

— А ты сам-то из какой дыры вылез?

Ольша взяла лепёшку тоже. Она оказалась кошмарно солёной, зато хорошо шла с картошкой.

Мужик тем временем пояснял рублено: первые годы войны хозяйство ещё работало, как прежде. Потом, когда новости стали приходить одна другой хуже, многие поуезжали, детей всех вывезли, школу закрыли. Пришли танги, и под ними ещё побарахтались кое-как, хотя денег совсем не стало, в Лякке платили одной натурой. А уж как пала Стена…

При контрнаступлении эта местность быстро отошла Марели — почти сразу после того, как сняли осаду с Воложи. Всё перепахало боями, птицы дохли, ветеринар сказал, «с нервов», хотя что там у этих тупиц мозгов-то! И тогда здесь почти никого и не осталось.

— А люди-то куда делись?

— Дык… уехали.

— Куда уехали?

— Кому как повезло, туда и уехали. Работных всех в Янс забрали, у Валька внука в солдаты постригли, а Курби, вооон там их дом был, где пепелище, так вот эти в Воложу уехали, тьфу.

— А что не так с Воложей? — тихонько спросила Ольша.

— Живут там больно хорошо!

Пьяным мужик не выглядел, хотя к браге прикладывался охотно.

— Так что вы если мародёрствовать, то ходите вон сами, берите, что хотите. Только не вы тут первые, у нас уже и воровать почитай нечего.

Брент заверил хозяев, что они никакие не мародёры. Жетоны стихийников скорее работали против гостей, документы показывать не стали, так что за отвод подозрений отвечали колбаса и хитрый чай из травок, который Брент щедро сдобрил мёдом. Впрочем, этого оказалось достаточно.

И под чай с теми же солёными лепёшками мужик закончил неожиданно:

— А мои померли. Сын и дочка, она медсестричкой пошла, да так и сгинули оба.

Ответить на это было нечего, что уж тут скажешь. Ольша спряталась в чай, Брент почтительно отсалютовал стаканом. А потом, выждав с минуту для приличия, спросил:

— Помыться у вас тут есть где? Не помешаем?

— На дворе справа. Плещись хоть до утра, если воду таскать не лень.

Бренту было не лень: Ольше показалось, что в простой работе он топил эмоции от муторного ужина с местными. На выработке и позже, в Кречете и на дороге, она тоже видела много следов чужого горя, — но тогда и своего хватало, и боль просто проходила через Ольшу насквозь, как будто мышца, которой обычные люди могут сочувствовать, у неё онемела. Даже сейчас пустые дома, беженцы и мертвецы не очень-то её взволновали. Ну, было и было, стало и стало…

Брент тоже наверняка повидал достаточно плохого, но был целее, сильнее, здоровее. Или, может быть, Ольша просто пыталась оправдать этим свою собственную узколобость и безразличие к ближнему. Брент выглядел человеком, заранее смирившимся с любыми будущими потерями, но всё равно посочувствовал сломанной огневичке, а теперь расстраивался из-за дурных крикливых птиц — и их людей.