Книга Половина пути, страница 184 – Юля Тихая

Зози выпустила вверх кольцо дыма.

— Это всё давно было уже, — сам с собой заспорил Брент. — Всё не важно уже. Она дома, найдёт себе кого-нибудь другого…

— Ага, — меланхолично отозвалась Зози. — Может, уже нашла.

И заржала:

— А чего лицо-то так перекосило?!

Брент никогда не считал себя человеком большой фантазии. Ну, право слово, где он — а где фантазия? Пространственное мышление, изобретательские задачи — в этом он поднатаскался, а фантазия — это другое, это для лириков всё.

Для лириков или нет, но представлять Ольшу было очень легко. Память, казалось, сохранила её в подробностях, в тысячах разных кадров. Огромные глаза, взгляд снизу вверх, растрёпанные мягкие волосы, так и липнущие к пальцам. Прикушенная губа, запах и вкус, тихий всхлип, коготки на шее, расходящееся по коже тепло. Лицо, с которым она творила свою магию, вдохновлённое, по особенному красивое, и то, как она нащупывала в схемах решения. Пальцы, почёсывающие ленивого шитаки. Изгиб спины…

И представить её с другим тоже было легко. У ольшиного ухажёра в этой картинке не было лица, зато была аккуратная ухоженная бородка и щеголеватый бордовый галстук. Звали его Кин — Брент не смог бы сказать, откуда взял это имя. И Ольша смотрела на этого своего Кина с ужасной, душащей смесью надежды, отчаяния, боли и тяги, совсем как когда…

— Ты послушай старую больную женщину, — Зози снова выдохнула вверх дым и поправила шаль, а Брент только теперь сообразил, что сигарета в его руке тлеет вхолостую, и что замёрзли пальцы. — Я знаешь сколько раз говорила людям, что их родной вот сейчас умер у меня в кабинете? Десятки обмороков были, кому-то сразу плохо сердцем, кто-то рыдать и выть, кто-то руки трясёт и благодарит непонятно за что, ну, проклинали тоже, бывало. Но вот ни разу мне не сказали: ах, зачем же я её любил, мог бы послать к стихиям, тогда бы сейчас не болело. Ни разу, Брент.

Это был, может быть, первый раз, когда она говорила с ним без издёвки, и от такой Зози мурашки бежали по спине.

Но вот она снова закурила, и это неожиданное чувство схлынуло. А Зози пожала плечами:

— Но ты-то, конечно, как знаешь.

Нет, нельзя сказать, чтобы разговор с Зози за куревом стал для Брента великим божественным откровением и привёл к просветлению. Зози могла многое о себе воображать, но никакой глагол не сможет жечь сердце, если сердца нет.

Скорее, отвратительный кошмар и навязчивые образы тем утром наконец-то во что-то сложились. И это что-то, затвердев и гневно толкнувшись в грудину, признало: потерять эту девушку было бы глупо.

С ней Бренту не снились такие сны и не хотелось курить. С ней он сам был какой-то другой, легче, лучше. И, наверное, счастливее.

От этой мысли очень захотелось выпить, но Брент предпочёл на целый день с головой утонуть в работе. Не помогло: в обед он с удивлением обнаружил пустоту в сигаретной пачке и в груди.

От этой находки до решения оставался один шаг. Крошечный, вовсе незаметный со стороны шаг, — но Бренту пришлось ради него стиснуть зубы до скрипу и одуреть от курева до пьяного.

Сам воздух, казалось, стал плотным и противился. В мутной башке — то куски снов, то табличка с именами, то вмороженные в лёд волосы. Вязкий привкус железа во рту. Дрожащее, едкое ощущение в желудке. Страх?

Вечером Брент купил билет на дилижанс. Вложил его в нагрудный карман, к удостоверению, — и в тот же момент почувствовал себя лучше.