Книга Половина пути, страница 217 – Юля Тихая

Он хорошо говорил, убедительно. Но верить ему не получалось.

Ожидал ли Ланцер на самом деле всего того, что случилось? Падение Стены, прорыв, осада Воложи, стёртые с карты посёлки, тысячи смертей, мобилизация, фугасы, трагедия под Увежем, залитые кровью поля, вороньё над горными дорогами, повешения и парад в Кальпетине… Ланцер отрицал и то, что задерживался сознательно, и то, что мог предсказать такие катастрофические последствия.

Вряд ли ведь он действительно осмелился бы отпустить этот камушек? Ольше хотелось верить: нет, он бы не стал. Но этот человек холодно отправил племянника на смерть, хотя мог велеть Лемо скрутить его, или просто сообщить руководству Штабной о планах юного королевича. Он пил чай, пока конструкции Стены гасли и разрушались. Он схватил возможность, увидел в сиюминутном решении возможную выгоду, — и всё же едва ли такой ценой.

— Я много лет сдерживал сепаратистские настроения в Янсе, — горячился Ланцер, убедительно играя оскорблённость. — Я выходил к разъярённой толпе, в меня стреляли, в мой кабинет присылали бомбу и крысиный яд, а я…

Может быть, он действительно умел делать свою работу. Может быть даже, он в чём-то раскаивался, — хотя Ольше было сложно увидеть за этим ухоженным хитрым лицом живого человека. После ужесточения войны потеря Янса была близка, как никогда, но бунт всё-таки не вспыхнул. Наверное, Ланцер очень разочаровал этим своих румских партнёров.

Единственное, что Ланцеру было совсем не нужно, так это чтобы королевич Нониль воскрес. Нониль погиб героем, и там, портретом под синим огоньком в поле, он и должен был остаться. Лемо сомневался в здравомыслии своего господина и его способности устроить свою судьбу, Лемо написал о том, что королевич вернётся, а Ланцер… Ланцер предложил ему долгую и сытую жизнь заграницей, всего-то за одну маленькую услугу.

Слухи о воскресшем королевиче всё равно поползли, но мало ли в послевоенной стране сумасшедших? И газетчики только рады трепать острую тему, собирать нелепые истории и опрашивать медиков. Под этой суетой даже королевской службе безопасности легко пропустить настоящего королевича.

А Янс процветал! Дела в Янсе куда лучше прежнего! И даже в Руме почти оставили попытки…

— Имена, — отрывисто велел король. — Имена тех, с кем ты общался в Руме. Очевидно, принц Таамео, ещё?

Ольшу тронул за плечо кто-то. Офицер, погоны красивые, парадная форма… говорил он тихо.

— Госпожа Скади, господин Лачкий, гройдёмте на выход. Содержание этой беседы выходит за рамки просьбы королевны Манивы.

Ольша кивнула, как болванчик. Пусть королевич Ланцер пока расслабленно сидел в своём кресле, изображая благие намерения и уверенность в себе, было совершенно ясно: король мог бы простить многое — но не это.

А на улице — солнце, пронзительное осеннее солнце, и желтеющие деревья казались в нём золотыми. Безбрежное чистое небо, далёкий грохот конки, блестящая намытая плитка на фасаде здания комитета. И всё, о чём говорили в том кабинете, — это всё ненастоящее, это всё далёкое, из другого, совсем другого мира, в котором у некоторых бывала в руках власть, какой не должен держать никто из людей, в котором кто-то ходил в одиночку дороги, которые нужно уметь разделить, как стихийную схему, на части.

Там, в кабинете, время всё равно что застыло. Там люди с безразличными лицами обсуждали чудовищные вещи, — так, как будто в них не было ничего чудовищного. Король требовал имён, Кушир докладывал о положении на фронте, Ирила комментировала состояние конструкций, Лемо говорил, что его господин был верным сыном своей страны…