Книга Половина пути, страница 218 – Юля Тихая

Никто не спросил даже, что стало с белошвейкой по имени Цалья, пережила ли она оккупацию Ладерави и пытали ли её в застенках. Никого не интересовало, что королевич Нониль провёл на выработке три года, и удушающая вина переродилась в нём во что-то другое, калечащее и отвратительное. Никто не удивился: какие странные случайности — глупый приказ и интрижка королевича Стана — привели к тому, что этот клубок всё-таки был распутан; никто не сочувствовал горю королевны Манивы; и уж, конечно, никто не вспомнил о девушке, которая слепо смотрела на портрет мёртвого насильника.

Ольша попыталась нащупать в себе сочувствие к его судьбе, но не смогла. Королевичем двигали благородные порывы, он был предан близким родственником, ранен и пленён, он провёл три года там, где сама Ольша тронулась умом за несколько месяцев, он пытался вытянуть на свет истину и умер от руки человека, которому доверял долгие годы. Но для Ольши это всё меркло перед ощущением сосущей чёрной пустоты внутри, рвущей боли и привкуса крови во рту.

Королевич Нониль был мёртв, и Ольша не могла сказать, будто жалеет об этом. А королевич Ланцер — жив, он говорил красивые слова и отрицал любые обвинения, и его лицо Ольша тоже старалась сохранить в памяти до последней чёрточки. Лицо человека, без которого не было бы ничего из этого, без которого было бы что-то настолько другое, что теперь и поверить в это нельзя. Лицо человека, грехи которого публично наверняка повесят на Лемо, которому уж точно не светит ничего, кроме расстрела, — потому что никак нельзя бросить тень на королевскую семью…

А король спрашивал имена. Король велел пересмотреть конструкции Стены. Король принимал решения, не оглядываясь на сломанные судьбы ничего не значащих людей. Такая у него работа, у короля; но от этого всё равно было едва ли не хуже, чем от всего остального.

Это закончилось всё, закончилось. Пусть они там, в своём другом мире, думают о больших вещах, а для Ольши всё закончилось. Конец истории, точка, финальный вензель, после которого можно наконец-то перевернуть страницу; путевой знак, которым завершается одна дорога и начинается какая-то другая.

И на улице солнце, на улице ветер, и пахнет прелой листвой и немного лошадьми.

От ветра зябко. Зато дышалось полной грудью, и воздух вытеснял из лёгких духоту, тяжесть и тошнотворный привкус разбирательства.

— Какая грязь, — тихо сказала Ольша. — Какая невыносимая грязь, какая… Брент?

Брент осел на ступени и держался руками за голову, а каменная лестница вдруг рванула, встала дыбом, разбилась на десятки кусков, и камни дождём зависли в воздухе.

— Брент!

Кто-то в здании отрывисто отдавал приказы. Камни тревожно дрожали, будто не понимали, нужно ли им падать. Ольша оторвала брентовы ладони от лица — он был белый, как простыня, — заглянула ему в глаза…

Добродушный, всегда спокойный Брент никогда не терял контроля. Его сила была величавой и размеренной, дышащей временем и равновесием, как тысячелетние скалы. Иногда Ольша слышала, как внутри у Брента перекатываются, цепляясь боками, камни, но потом они укладывались новым порядком и застывали в своём покое.

Сейчас Ольше казалось, что там, в неощутимой черноте человеческой души, где живёт стихия, сходит лавина.

— Брент, это я. Брент…

У него были пустые глаза, а губы шептали беззвучно, перебирая слова, как пальцы перебирают камни в браслете. Имена, имена, имена, имена и должности, и Ольша вдруг сообразила: это тот самый список, четыреста двадцать семь строк.