Книга Половина пути, страница 9 – Юля Тихая

Только нос и торчал.

Ольша проснулась от того, как внутри заворочалась непривычная к долгому молчанию сила, — и ещё с минуту лежала неподвижно, утихомиривая огненный смерч внутри.

А ведь хорошо спалось, черно и пусто. Впервые за долгое время она заснула так глубоко: будто закрыла глаза и открыла их обратно через мгновение, а все часы сна были полностью вырезаны из сознания. От этого и голова казалась пустой и посвежевшей.

Ещё ей наконец-то почти не было холодно, только босые ноги немного озябли. Но привычный тугой узел в груди разжался, воздух был тёплым, и даже поясницу не кололо иголочками. Ольша повела плечами, выпутываясь из сонного онемения и пытаясь определиться, не пора ли вставать, и только тогда в полной мере осознала, как именно был устроен этот неожиданный уют.

Одеял было два: в одно она замоталась сама, прямо поверх всей одежды и расправленной на съёжившемся теле куртки, половиной второго с ней великодушно поделился Брент. Казённое одеяло для мужчины было коротковато, спал он на спине, неподвижный, как статуя, только широкая грудь медленно ходила вверх-вниз. Правую руку Брент закинул за голову, а Ольша устроилась у него под боком, носом в подмышку, раскрытые ладони прижаты к его боку, как к грелке.

Пах Брент, кстати, скорее приятно. Потом, табаком, дорогой, мужчиной, — но и чем-то спокойным и летним, как разогретый солнцем лес.

Ещё он был тёплый, почти горячий. Обычно это про огневиков говорят, что о их кожу и обжечься можно случайно. Про обжечься — выдумки, но температуру тела медики у огневиков особо не отслеживали, считая бессмысленным показателем. А здесь то ли у Брента разыгрался жар, то ли саму Ольшу разобрала лихорадка, но крупное мужское тело казалось сейчас всё равно что печкой.

Ольша завозилась, села. Дежурные у фургонов уже сменились, откуда-то сверху отчётливо пахло свежим хлебом, сигнальная конструкция почти выдохлась, а тело намекало, что пора бы посетить уборную. Всё вместе это означало, что утро наступило, и как раз сейчас можно прокрасться к умывальне и привести себя в порядок без лишних глаз.

Не то чтобы Ольша чего-то стеснялась — полевая жизнь быстро избавляет от такого нелепого недостатка, как глупая девичья стыдливость, — но оставаться голой рядом с плещущимися мужиками всё равно было неприятно. Особенно, когда в глаза лезет едкое мыло.

Она обновила заклинание над Брентом, подоткнула ему одеяло и накинула сверху второе, подтянула к себе мешок с вещами, головой на котором она и спала. И тихонько выскользнула из комнаты.

Вода в умывальной была ледяная, с корочкой, и отлично бодрила. Умывшись и обтеревшись, Ольша привычно высушила постиранное бельё силой, а потом макнула палец в зубной порошок и окончательно ощутила себя человеком. В зале уже орудовали ложками посетители, среди них и старший Горлем, и несколько стихийников, и обалдевший от такого соседства местный. А хлеб был одуряющий, горячий, кисловато-солёный от каких-то трав, с хрусткой смазанной яйцом корочкой, и просили за него всего-то полторы лёвки.

Сперва Ольша всерьёз подумала, что здесь в ходу располовиненные монеты, а потом раскусила хитрый план: можно было отдать три монеты и получить две булки, можно было отдать две взамен на булку и стакан компота, а вот получить только хлеб сам по себе было никак нельзя. Половину лёвки за компот было жалко, и Ольша, сдавшись, решила поделиться лишней булкой с Брентом или просто придержать её до обеда.