Книга Эсперанса, страница 63 – Наталья Шемет

Он прикрыл глаза и нежно поцеловал ее в волосы. Женщина прижалась к нему сильнее. Немного светящаяся, от ласкового прикосновения она засияла вся. Все вокруг заискрилось радужными огоньками — словно зажгли сотню разноцветных новогодних лампочек. Какая же красивая, молодая, как в первую их встречу! Даже с закрытыми глазами мужчина видел ее и улыбался, отзываясь на тепло и свет.

— На осень, — повторила она. — Такая прозрачная, солнечная, яркая. Но не ранняя, а когда по утрам уже холодно, и на траве, и на опавших листьях хрупкими кристалликами — изморозь. А днем теплеет, небо синее, пронзительное, и ледяные осколочки тают, и хочется снять пальто — распахнуть хотя бы. Сесть где-нибудь на лавочке, смотреть на прохожих, наблюдать, как с кленов падают листья, золотые и красные… холодок в воздухе чувствуется, но так хорошо… Вот, она была такая. Рыжая, с ярко-синими глазами, бледной кожей и светлой улыбкой. Взяла меня за руку, я поднялась с постели. Мы стояли рядом, как две сестры, и улыбались. Она — понимающе, я — грустно, почти со слезами. Вокруг меня — той, на кровати — стояли все, кого я любила. Муж, дочки, их мужья. Мои любимые озорные внуки. Мальчишки… они тоже плакали. Оля — помнишь ее?…

Мужчина кивнул.

— Она так убивалась, просто ужас. Хотя я уже была старенькой, а старые все уходят — зачем же так?… Олька-Олечка. Я так ей благодарна. Она единственная, кто прошел со мной весь путь — когда ты… Единственная, кому было известно многое. Я ведь не сильно верила в женскую дружбу — а Оля — вот… не предала. Ни до, ни после.

Женщина замолчала и задумалась.

— Так хотелось сказать — не плачьте, пожалуйста, не надо! Все же хорошо. У вас впереди так много всего, доброго и радостного, и грустного тоже, но доброго — больше… Хотелось обнять младшую дочку, прижать, погладить по голове, как в детстве, приласкать. И сказать, что ей плакать нельзя! Что у нее в животе вот прямо сейчас — новая жизнь. Она еще не знает, и не очень скоро узнает, но я-то увидела! Жизнь совсем-совсем малюсенькая, даже доктора не определят пока что. Такое счастье… Она стояла ко мне ближе всех — я протянула руку, коснулась плеча, хотела на самом деле обнять. Она не почувствовала. Все плакала. Так жалко.

Мужчина слушал, не перебивая. Он никогда не перебивал — и раньше тоже. Ему нравилось то, как женщина говорит — что бы она ни рассказывала. Даже если болтала просто так, с ней рядом было хорошо, спокойно. Словно вяжет петлю за петлей теплый-теплый шарф, а нитки пушистые, и вот-вот закончит, а за окном дождь. А в конце разговора укутает сотворенным чудом, согреет, занежит. Столько ласки…

Конечно, Смерть не могла забрать ее раньше. Она была нужна там. Всем.

Он ждал.

— А твоя, какой была твоя?

— Моя была похожа на пирата.

— Почему на пирата?! — изумилась она.

— Не знаю. Пришел такой весь из себя: нахальный и полупьяный, варварскими побрякушками обвешанный, на шее дикарское ожерелье из зубов, в ушах — кольца, в волосах — монеты… на боку — сабля, на другом — пистолет, старинный такой. Как в музее где мы с тобой были, в последний раз, помнишь? Хватит, говорит, валяться, мужик ты или нет? Руку протянул — грязную. Вот, правда, грязную, ей-ей! Ну, не смейся! Удивился я — кто ж его в больницу в таком виде пустил? Даже не подумал о том, что незнаком, уж больно вид его меня поразил. Потом дошло. Не один я в палате, а остальные его не видят. С постели поднялся, он только спросил — готов? Я ответил, мол, да. Он протянул мне бутылку, а на ней так по-детски, как в мультиках пояснения на предметах, написано: «Ром. Живым не пить!» — я впервые за последние недели засмеялся. Пей, говорит. Я выпил — и тут оказался.