Книга Лекарка поневоле и 25 плохих примет, страница 27 – Ульяна Муратова

Однако память Ланы чётко показывала, что сбежать из деревни можно, да только спрятаться от налога негде. Полуденники сдадут мытарю просто из любви к искусству, а полуночники такие хитрости раскусывают на раз-два.

Отдышавшись, вволю наикавшись и в сотый раз пропесочив себя за чрезмерную доверчивость во сне, я вернулась к пациенту и щедро плеснула на него обеззараживающего средства — чтоб обеззаразить с головы до ног. Судя по характерному амбре, он активно обеззараживался и обезболивался либо вчера, либо сегодня утром, перорально.

Взяв в руки скальпель, я снова установила с Мистером Чирьем зрительный контакт. Клянусь, он мне подмигнул.

Те же лица, акт второй.

В целом, фундаментальных возражений против того, чтобы воткнуть пьяному детине скальпель в зад, у меня не было. Воткнуть и убежать.

А здесь придётся остаться и смотреть… и лечить…

Задумавшись, я чуть не забыла обезболить, но вовремя опомнилась.

Дрожащей рукой вывела на липкой коже знак. И если бы этот детина чирьястый не дёрнулся в самый последний момент, получилось бы с первого раза. Но он пьяненько гыгыкнул и повернулся ко мне, растянув губы в дебильной улыбке:

— Ты мне делаешь щекотно!

— Могу сделать больно, — любезно предложила я. — У нас медкабинет высоких стандартов — все медики трезвые и готовы исполнить любой каприз за ваши сто арчантов.

— Но приём стоит только восемьдесят!

— Поэтому не капризничайте, — миролюбиво припечатала я и всё же обезболила нужное место.

Суеверные полуденники любят приметы? Вот проверенная: бесить человека со скальпелем в руках — к новым дыркам в организме.

Я икнула для храбрости и ткнула кончиком скальпеля прямо в зеницу чирья.

Знаете, иногда бывают такие моменты, когда ты вдруг осознаёшь очевидные истины. Например, что изюм — это сушёный виноград, каперсы — бутоны цветов, а маслины и оливки — один и тот же плод.

Вот и я сейчас внезапно осознала, зачем медики носят халаты или фартуки.

Кровь вперемешку с гноем брызнула в разные стороны, окропив и меня, и девственно белую стену.

— Одну минутку, — выдавила я, развернулась на пятках и пулей вылетела в сад.

Там, согнувшись пополам, я навсегда рассталась с вечерней трапезой и иллюзиями касательно моего попаданства. Присыпав место внезапного озарения землёй, я дошла до колодца, чистой рукой умыла лицо, прополоскала рот, затем крепко сжала скальпель и вернулась.

Те же лица, акт третий.

Изо всех сил стиснув зубы и отчаянно икая, свою работу я доделала и получила за неё расчёт — восемьдесят гнойно-кровавых арчантов с запахом застарелого перегара.

Пока я застирывала платье и отмывала стену, на улице стемнело.

— Пошто пойдёшь на ночь глядя-то, а? Оставайся, — ласково предложила наставница. — Подсоби немного старухе, хоть подмети избу-то…

Я собрала половички и вытряхнула их в саду. Подмела. Помыла полы. Протёрла пыль. Очистила от копоти чайник. Перемыла все горшки. Напоила Шельму водой. Обобрала созревшие плоды орешника. Сварила вкуснейшую ореховку… и только после этого успокоилась и перестала икать.

Вообще, ореховка мне ужасно нравилась. Молодые орехи собирали прямо с куста, варили в молоке или воде и добавляли немного мёда. И не фундук, и не нут, и не миндаль — нечто среднее, нежное и при этом сытное. Вроде бы полуночники её не ели, считая едой для бедняков, но лично я такого никогда не пробовала и буквально влюбилась в новое блюдо, одинаково вкусное как в горячем, так и в холодном виде.