Книга Король в Чёрном, страница 139 – Валентина Зайцева

Я накинул цепочку себе на шею и на мгновение рассмотрел крошечную, жалкую сферу магии. Торговец, который её создал, настаивал, что у них есть настроения. Характеры. Она довольна, только когда одна, утверждал торговец. Счастлива, только когда изолирована и вдали от остальных.

Как же хотелось верить, что этот маленький магический шарик в футляре — живой и обладает душой. Или хотя бы притвориться, что это настоящее насекомое. Но я-то знал правду. Я понимал, насколько это вера бессмысленна. Хотя мне тоже, как никому другому, хотелось в неё поверить.

Фальшивое насекомое станет подходящим напоминанием о смерти Нины. Напоминанием о тщетности надежды и о том, что я всегда буду один. Я спрятал кулон под рубашку.

Я осторожно отвёл волосы с лица Нины своей когтистой рукавицей. Нина при жизни была — и осталась после смерти — единственной, кого Древние не смогли подчинить.

В отличие от неё, я, даже ненавидя их, всё равно им служил. Я безропотно признавал их превосходство и пользовался их силой, как своей. Меня до сих пор преследуют сны: палящее солнце, песок, который впивается в свежие раны на спине. Эти воспоминания будят меня по ночам. Всё, что они мне принесли — боль и страдания, которые длились, наверное, тысячи лет, пока я был их «любимым сыном», — навсегда привязало меня к ним. Я всегда буду принадлежать им.

Нина — нет.

Нина принадлежала только себе.

Свободная от слияния потоков, что невидимо кружились в этом умирающем мире, она могла видеть и судить всё так, как сама выбирала. Она не преклоняла колени передо мной как перед королём лишь потому, что меня так провозгласили. Она не склонялась перед приговором Владыки Каела о казни лишь потому, что Древние сочли его праведным.

Нина всегда принадлежала только себе — и жила, и умерла она именно так. Именно эту внутреннюю свободу я в ней так ценил. Она была для меня как тихое озеро, в котором я мог найти покой посреди огненного хаоса моего разума. Потому что на неё нельзя было повлиять. Никакие силы — ни судьба, ни принуждение — не могли ею управлять.

Пусть Древние будут прокляты в своей тюрьме, пока этот мир не перестанет существовать.

Ибо я любил её.

Я возжелал её, когда увидел, как она, сброшенная в лесу с лошади, поднялась и встретила все обрушившиеся на неё невзгоды с гордо поднятой головой.

Я обожал её, когда в ответ на мою страсть она отвечала мне одним лишь презрением.

Я жаждал её, когда в её глазах читался и страх, и влечение ко мне.

А когда она проявила ко мне сострадание — я был полностью очарован.

Но когда я впервые увидел её — во сне, когда она потянулась коснуться моей маски, пока я лежал в своём склепе, — моё сердце уже принадлежало ей.

Могла ли ты почувствовать то же самое?

Я никогда не узнаю этого. Ибо теперь она лежит мёртвой.

Такая трата. Какой позор, что я уничтожу до последнего каждого из этих предателей за этот лживый акт варварства.

Я любил Нину. Я не был бессердечным, бездушным монстром, каким многие меня считали. Им было проще так думать, и зачастую я находил убежище в их осуждении. Да, я был зверем. Я был уродом, горгульей, исчадием ада. Ничтожным тираном, чьи грехи прокляли эту вселенную на судьбу худшую, чем смерть.

Неужели поэтому Владыка Каел убил Нину? Чтобы забрать у меня то, что я украл у воина столько лет назад? Как Владыка Каел мог узнать слова, которые я не произносил даже самому себе до этого самого момента? Как он мог разгадать истину, что теперь крутилась, словно кинжал, в моём животе?