Книга Там, где нас нет, страница 122 – Альвин Де Лорени

По тому как кружилась голова и усиливалась внутренняя, так и не понятая мной боль, я понял, что тянуть больше нельзя. Если не отдам Силе, не выпущу собранных омег, сдохну прямо здесь в сыром холодном осеннем лесу. А без меня не жить новорождённому Венику и почти такому же Эльфи.

— Сила, Magna Potentia! Прими детей своих. Умерли рано они, но знаю я, вернуться они к тебе должны, — прошептал я по-русски, косплея Йоду, но мне показалось, что обратиться именно так будет правильней.

Скользнув на грань подсознания, я увидел всех пятерых, все пять шариков — Шиарре, Оле, Янку, Лило и Листерина. Подсознание опять изменилось: на полированном камне пола стояли широким кругом 5 каменных колонн, а за каждой колонной лицом внутрь круга висели огромные цветные портреты омег.

Колонна из чёрного с золотистыми прожилками мрамора стояла перед портретом Шиарре изображавшим огромное лицо Шиарре с выражением, схваченным в один из наших сексуальных марафонов, и повёрнутое в ¾ с полуприкрытыми огромными ресницами глазами.

Бледно-розовая однотонная колонна из камня, напоминающего своей фактурой сахар, закрывала собой юное лицо Оле, смотревшего на меня широко раскрытыми глазами.

Колонна, за которой висел портрет Янки с длинной чёлкой закрывавшей один глаз, была малахитового цвета с белыми прожилками.

Портрет Лило, смотревший на меня из-под полуопущенных ресниц с длинными стрелками выглядывал из-за колонны желтоватого камня с белыми вкраплениями.

И последний портрет, портрет Листерина, выглядевшего таким, каким я его запомнил, в одну из последних наших встреч в саду, когда он, посвежевший, помахал мне рукой, прятался за колонной белого мрамора с тёмно-красными узкими и редкими прожилками.

Внутренняя боль не прекращалась, нарастала, ныла, так ныла, что во мне всё горело и мысли путались. Особо я боялся потерять сознание и цеплялся за него, из последних сил, цеплялся как мог…

Оставаясь на той грани, которая позволяла видеть происходящее в подсознании и, в тоже время энергетическое зрение показывало мне обстановку в реальном мире, я увидел как портрет Шиарре вдруг бесшумно треснул и как в замедленной съёмке начал постепенно сверху вниз превращаться в светящиеся белые точки, причудливо двигающиеся и уплывающие куда-то вверх. Музыка, печальная музыка дудука, извлечённая из файлов моей памяти, задевая какие-то струны, рвала их вверх вслед за Шиарре и, если бы я мог, то слёзы залили бы моё лицо (Абрикосовое дерево Дживан Гаспарян).

«Шиарре, уродище», — прошептал я печально, разрываемый эмоциями.

«Ненавижу», — едва слышно ласково донеслось до меня от уходящего вверх Шиарре.

В реальном мире осенний печальный лес, пропитанный неумолчным моросящим дождём, затих, провожая умерших в последний путь. Светящиеся точки вырвались из моей груди, окутали тело и, плавно и хаотично меняя направление движения, устремились вверх, в плачущее небо.

Эльфи выдохнул, поднял голову и, боясь снова вдохнуть, наблюдал уход Шиарре. Музыка, печальная музыка, выворачивающая душу, тревожила мир. Эльфи слышащий её по нашей связи, вцепился мне в руку.

Чёрная колонна, стоявшая перед портретом оме, тоже вдруг беззвучно треснула наискосок, примерно на 2/3 от её высоты. Верхняя треть, начав было съезжать вниз, вспыхнула разом светлячками, такими же как портрет, и они, присоединившись к своим собратьям из портрета, устремились в звёздное небо. Обломок колонны остался стоять, исчезнувший портрет открыл за собой пустоту бесконечного пространства, ограниченного снизу полированным чёрным полом, а сверху переливающимися созвездиями и цветными облаками туманностей, галактик и пылевых облаков.