Онлайн книга «Там, где нас нет»
|
Я выдохнул. Лицедеи окружили меня. По лицу Жизи беззвучно текли слёзы. Лотти, огромными глазами смотрел на меня, следил за каждым моим движением. Улоф прикрыл лицо сморщенной ладонью, пальцы его дрожали. Людвиг стоял неподвижно, отведя взгляд в стену. Медленно моргнул, сглотнул комок в горле, проскрипел: — Оме… я не смогу… Зачем вы… Я не буду… — Сможешь, Людвиг, сможешь. И будешь. Ты должен. И знаешь почему? — я подошёл к нему вплотную, — потому что ты — лицедей! — я толкнул его пальцами обеих рук в грудь, — Они! Там! — я вскинул руку, показав куда-то наружу, в дверь, — Они зрители. Они пришли развлечься. Посмеяться над тобой. Ты шут! Гаёр! Шпильман! Но вот ты говоришь им что-то такое, что цепляет всех. И тебя тоже! И ты выворачиваешь перед ними свою душу — смотрите! Смейтесь! И они смеются! И даже кидают в тебя чем попало — смешно же! Но смеются не все. Это если ты всё сделал правильно. Сумел. Смог. А выворачивать душу всегда больно. До слёз. Но твои слёзы… Их никто не видит. Никогда! Тогда эти вот, которые не все, те, до которых ты смог достучаться, показать им нечто великое, неважно, высокое или низкое, они тебе аплодируют. И ты берёшь и ведёшь их за собой. Туда, куда сочтёшь нужным, куда захочешь. И они пойдут. А за ними пойдут и те, кто смеялся и бросал в тебя всякое. И тогда ты — бог! Ты, презренный скоморох, поднялся так высоко, что оттуда, с этой высоты, ты видишь их души. И внутри у тебя возникает что-то такое… и ты чувствуешь, что можешь всё! На сцене… И люди чувствуют эту власть. Всегда… Внутри меня аплодировал Шут. — Давай, Людвиг. Давай… Людвиг говорил. Людвиг смотрел на Жизи и я видел, как понемногу у него начинает получаться. Конечно, шлифовать ещё и шлифовать, но прогресс есть. — Теперь ты, Улоф. Вот этот тролль, которого ты играешь — он волшебник. И волшебство так в него въелось, что он сам в него превратился. И он видит танцовщика. И хочет его. А танцовщик и солдат уже стали истинными. Но тролль этого не видит. Ему не дано. Поэтому страсть, порочная страсть, сжигает тролля. И он идёт на всё. Сначала умоляет танцовщика, затем пугает его кнутом. Поэтому его страсть порочна. Но это страсть и даже в её порыве он не смеет коснуться танцовщика. Поэтому только машет кнутом. Солдат мешает и тролль избавляется от него. И продолжает уламывать танцовщика. Солдат появляется снова и тролль скидывает его в огонь. К нему, туда, в камин, прыгает танцовщик. И любовь тролля гибнет. У тебя, Улоф, самая сложная роль. Страсть тролля порочна, но что-то есть в ней такое, что заставляет его осознать, что он наделал, убив солдата и, как следствие, танцовщика. Ибо они стали одним целым и не существуют друг без друга. А он не смог, не захотел этого понять. И вот это вот… наверное, раскаяние, чудовищное горе, убивает тролля. Тролль умирает от любви. Он хотел, чтобы танцовщик стал его истинным, хотел обладать им, как птичкой в клетке… Но танцовщик выбрал смерть на груди своего истинного. И тролль умер. Ещё раз повторю — от любви. Убив и только тогда поняв, наконец, что у танцовщика есть истинный. Он убивает свою любовь, Улоф. И умирает от этого. Ты, Улоф, тоже должен умереть от любви. Ты боготворишь танцовщика, готов ему отдать всё, даже своё чёрное сердце… то, которое на цепи. Смерть его убивает тебя. Вот это мне нужно от тебя на сцене. |