Книга Проклятие ворона, страница 5 – Мила Дуглас

Она зачерпнула воды. В темной глади ведра мелькнуло отражение – не ее собственное лицо-солнышко с веснушками, обрамленное рыжими косами, и не багрянец заката. На миг показался острый профиль, бледный, как лунный камень, и взгляд. Холодный, пронзительный, оценивающий. Взгляд ворона, высматривающего добычу с высоты утеса. Заряна ахнула, ведро едва не выскользнуло из рук. По спине побежали ледяные мурашки, сердце забилось бешено, как барабан перед битвой. Она резко обернулась, вцепившись взглядом в опушку леса. Никого. Только березы да ели переговаривались меж собой тревожно. Первые тяжелые капли дождя упали ей на лицо. Надвигалась буря. Но холод, проникший в самое нутро, был страшнее любой грозы. Где-то там, в сгущающихся сумерках, за ней наблюдали.

Сон к Заряне пришел только перед рассветом, липкий и неотвязный, как паутина в заброшенной бане. Она металась на постели из овечьих шкур. Ей снилось, что она парит над язвой мира – землей, вздувшейся и пульсирующей гнойными пузырями. Оттуда сочился не туман, а выдох разлагающихся недр – запах такой омерзительный, что во сне хотелось вырвать собственную глотку. Как будто банник кожу снял с самого мироздания и бросил в болотную трясину. А над этим кошмаром, чернее самой бездны, кружил ворон. Не птица. Воплощение скверны. Его крылья разрывали клочья гнилого неба, а крик был не звуком, а пронизывающим стоном, врезавшимся прямо в костяк, замораживая душу. Заряна проснулась с криком, зажатым в горле, с ощущением, что этот темный взгляд все еще скользит по ее спине.

Как отличается ее солнечная суть с тем чудовищным вороном из сна! Свет и Тьма. Исцеление и конец пути.

– Где тебя такого страшного взяли? – мелькнула мысль, но она тут же погасла, задавленная утренней сыростью.

Где-то в тени вековой ели, за версту от деревни, на черной, скрюченной ветви сидел огромный ворон. Его черные, блестящие бусины глаз жадно изучали образ девушки , застыв в немом наблюдении.

– Чистая, – проскрежетал низкий, нечеловеческий голос, больше похожий на шелест крыльев во тьме. – Не оскверненная сомнениями. Светлая. Илва не ошиблась.

Слова повисли вместе с первыми каплями летней грозы в , и в тот же миг пространство вокруг ворона содрогнулось. Не от звука, а от внезапного, пронизывающего до костей холода, который обрушился, как волна. Тень под елью сгустилась, стала гуще, тяжелее, почти осязаемой. Воздух затрещал от инея, тонкие паутинки мгновенно побелели, а мох под деревом покрылся хрустящим ледяным налетом.

Птичья форма поплыла, потеряла четкие очертания. Черное оперение растягивалось, темнело еще больше, приобретая текстуру не перьев, а… плотной, поблескивающей призрачным светом кожи и косматой, грубой шерсти. Фигура вытягивалась вверх, становясь неестественно высокой и поджарой, стройной, как натянутый лук. Кости и сухожилия проступали под черными одеждами и плотно обхватили торс, руки, ноги, подчеркивая каждую жилу, каждый резкий угол тела. Шерсть по краям одеяния, на плечах, торчала острыми, иссиня-черными прядями, точно вороньи перья, которые колыхались в ледяном мареве, которое теперь исходило от него самого.

На месте птичьей головы возникло лицо. Бледное. Мертвенно-бледное, как лунный свет. Лицо резкое, острые скулы вздымались высоко, словно отточенные лезвия. Подбородок был твердым, челюсть напряженной.