Книга Королева с опытом работы, страница 59 – Дина Зарубина

– Кусается, зубки режутся, – поморщилась Гертруда. – Ночью плохо спит.

– Лекарь тебя смотрел? Почему шрамы остались?

– А то как же, смотрел. Батюшка из столицы приглашал, денег не пожалел. Сделать ничего уже нельзя было, время ушло, рубцы воспалились. Придется такой жить, – философски отозвалась Гертруда. – Зато глаз спасли.

– Тебе надо дворцового целителя, и лекарство с магическими компонентами!

– Вероника, вот что хочешь делай, я во дворец не вернусь! Гадюшник у вас там. Ни души, ни воли. Да и куда мне с таким лицом по вашим раззолоченным паркетам ходить! На смех поднимут, а за твое внимание возненавидят. И деткам там опасно, недосмотрят, притравят, я уж сколько историй наслушалась, пока там вертелась. Бери-ка своего, и пойдем вниз, перекусим.

Я непонимающе посмотрела на подругу. Своего? О чем она? Та, усмехнувшись, откинула край одеяла. Там потягивался и жмурился после сна еще один малыш, чуть постарше, в короткой рубашечке.

– А я все думаю, что ты про сыночка не спрашиваешь. Будто нет его, – пробилось, как сквозь вату.

***

– Знамо дело, благородная же лира, положение их такое, они нежные, постоянно в обмороки падают, – раздался надо мной уверенный мужской голос.

– Падают, потому что в корсеты утягиваются, – хмыкнула Гертруда.

Голова кружилась, затылок ломило. Я открыла глаза.

– Что ж ты делаешь-то, всех перепугала! Так с лавки и брякнулась, – заворчала Гертруда, обтирая мокрой холодной салфеткой мой лоб и виски.

– Ты по себе не равняй, ты девка деревенская, крепкая, а их великолепие вон какая тончавая из себя, вот и сомлела, – вступился за меня лэр Грудис. Вся семья столпилась возле лежанки. Надеюсь, хоть гвардеец остался внизу?

– Расскажите мне все, – потребовала я, поднимаясь.

Хозяин тут же плотно прикрыл дверь и присел ко мне на лежанку.

– Да и рассказывать нечего особливо! Марта как раз в мае только родила, а тут верховой вдруг прискакал, и прямо в горницу лезет. В грязных сапожищах, конским потом от него разит. Я его крою матом, ясное дело! Струхнул, конечно, думал, там меня и порешит, оружия на нем было понавешано – страсть! Он только зыркнул, «Грудис?» – грит. «Ну, Грудис», – отвечаю. Положил сверток на стол, бухнул рядом кошель денег, только я его и видал. Развернули – ребеночек махонький, пищит жалостно, будто котенок. Марта сказала, ему не больше двух суток. Я и делать что, не соображу, стою, как пень чумной, а моя его сразу к сиське потянула. Наш, говорит, теперь будет, один сын хорошо, а два – лучше. А через месяц Труда добралсь до нас, объяснила, что да как.

Марта, ревниво на меня поглядывая, положила мне на колени ребенка. Горло сжало спазмом, руки затряслись. Страшно прикоснуться. Глубоко вдохнув несколько раз, я начала рассматривать ребенка. Своего сына. Темно-рыжие волосики завивались на макушке. Глаза… голубые, с прозеленью. И пахло от него – молоком, хлебом, чем-то непонятным, отчего дрожал подбородок, и внутри закручивалась огненная колючая проволока.

– Как назвали?

– Марком. Гертруда сказала, что вы придумали благородное имя, что и не выговорить, да к тому времени мы уже нарекли в часовне по-простому, вместе с нашим, уж простите. Он аккурат ровесник нашему, никто не удивился в деревне. Вот Маттео, вот Марек. Двойняшки, стало быть. Марта их одинаково любит.