Книга Продам жену, торг уместен, страница 36 – Рыжая Ехидна

Так же, как мое.

Ни один из нас не произнес ни слова.

В темноте мужчина нашел мои губы. Поцелуй был осторожным. Почти вопросом. Но когда я ответила, напряжение, скопившееся между нами, разом вспыхнуло.

Пальцы, губы, тела – все переплелось в одном безумном, яростном порыве, что не знал ни стыда, ни страха. Только потребность – остаться, раствориться, стать единым целым.

Я не помню, как сорочка исчезла с моего тела. Как его рубашка оказалась скомканной у изножья кровати. Все было слишком быстро – и в то же время мучительно медленно.

Кассиан был нежным. Таким нежным, каким только может быть тот, кто слишком долго мечтал прикоснуться.

И когда все закончилось – дыхание вернулось, сердце успокоилось, – он не отпустил. Мы лежали, прижавшись друг к другу, я кончиками пальцев изучала изменившиеся черты его лица, заново запоминая.

– Мы и правда… – прошептала я, не договорив. Потому что слов не хватало. Потому что страх все еще сидел в груди – что это только миг, и он исчезнет.

Он поймал мою руку, поднес к губам и поцеловал в запястье. И, не открывая глаз, произнес тихо, почти лениво, но в этом ленивом было больше угрозы, чем в любой клятве:

– Это точка невозврата. Даже не думай снова просить развод, Амалия.

Я усмехнулась, пряча щеку у него на груди.

– Я хочу двух детей… – произнесла со смешком. – Если выживу, я подарю тебе двух детей.

Мне нужно было сказать это. Чтобы он знал. После тех колючих слов, что я бросила прошлой ночью…

Он не ответил сразу. Его ладонь легла на мою талию – крепко, уверенно. А потом я почувствовала его губы в своих волосах – мягкий, теплый поцелуй в макушку.

Не страстный, не требовательный – тихий.

Как клятва.

Как обещание, которое не требует слов.

– Ты выживешь, – сказал он наконец, спокойно и уверенно. – Даже если придется идти против всего королевства – я не отдам тебя.

Три дня пролетели как один миг.

Первым делом я вместе с мужем навестила законника, с которым встречалась ранее, и с его помощью отозвала имя рода от фабрики. Дело это было небыстрое, но мужчина, словно чувствуя вину за то, что невольно помог мошеннику, пообещал «подергать за ниточки», чтобы ускорить процесс.

Остальное время я пропадала на фабрике, работая над частью плана, на которой держалась вся наша безумная затея.

Зелье, что я взяла за основу, было пустяковым – полубалаганной забавой, которую студенты академии варили в подвалах для игр вроде «Правда или действие». Оно вызывало легкую разговорчивость, и чаще всего его применяли, чтобы вытянуть у кого-нибудь невольное признание в симпатии.

Пустяк. Шалость. Забава.

Но это было лучше, чем ничего.

Мы втроем: я, Габриэль Хольц и Люсьен Фавероль – с самого утра закрывались в алхимической лаборатории и исчезали для остального мира до самой ночи.

Два старика, лучшие алхимики фабрики, словно обрели вторую молодость. Сжатые сроки и сама суть задачи – создать зелье, которое может спасти «Монфор Альба», – разожгли в них прежний огонь. Мы работали без устали: спорили, выдвигали гипотезы, меняли формулы на лету. Комнату заволакивало парами, температура скакала, колбы дрожали, а воздух гудел от напряжения.

И когда содержимое колбы наконец стабилизировалось, приобретя мягкий золотистый отблеск, а жидкость легла ровным, зеркальным слоем – в лаборатории воцарилась тишина.