Книга И тут я увидела чудовище, страница 70 – Екатерина Началова

Поцелуй был нежным, рука на щеке — теплой, губы — ласковыми, а мой мир — содрогнулся. Это самое первое прикосновение дыхания к дыханию вывернуло меня наизнанку, разобрало на молекулы и вернуло обратно уже измененной. Мне показалось, что я стремительно лечу. Куда?

Вверх? Вниз?

Я не успела понять. Ингренс оторвался от меня почти сразу. Он отпустил мои руки. Кажется, прошло только несколько секунд... Но их хватило, чтобы лицо Дракона изменилось — с губ пропала уверенная полуулыбка, в глазах засиял голодный лихорадочный блеск.

— Ну что... Получилось? — голос звучал глуше. Не отпуская своим взглядом моего, он попытался усмехнуться, но остался серьезным. — Я уже превратился в нечто благопристойное?

Секунда, другая... Мы смотрели друг на друга молча.

Вместо ответа я сама приподнялась к нему, прижалась к губам, обняла за шею. Меня втиснуло в кровать — он ответил. Теперь Ингренс целовал глубже и куда сильнее, чем до этого. С облегчением цепляясь руками за мужской затылок, я вновь растворилась, и, закружившись, полетела. Стремительно. Теперь поняла, куда.

Вниз.

Это был полет все глубже и глубже в утробу кровати, которая оказалась бесконечной. Длинные пальцы касались щек, волосы окутывали белым водопадом, заслоняя от всего остального мира настолько, что для меня не осталось ничего, кроме губ и губ, дыхания и дыхания, этого бесконечного погружения и стремительного полета. По венам растекся колючий ток, заставляя гореть. Меня расплавило, плотно припаяв к мужским губам.

Дыхание стало общим — резким, тяжелым, густым. Мы были отдельно, а стали вместе — странный ледяно-огненный комок из мужчины и женщины, чудовища и его игрушки, драконов — белого и золотистого. Роли менялись, путались, то были предельно ясны, то трансформировались в нечто новое.

Я не слышала почти ничего, кроме дыхания, шуршания ткани, влажных звуков поцелуев, и не сразу осознала, что кто-то стучит в дверь.

— Клари? Я решил проверить, все ли хорошо, — зазвучав и проявляясь откуда-то из небытия, прозвучал голос отца.

Послышался стон-треск ткани — находясь надо мной, Ингренс без церемоний вспорол ткань ночной рубашки когтем, обнажив меня сразу до пояса. Беззастенчиво положил руку на мою грудь, стиснул, на ходу втягивая когти, так что в кожу впились только уже мягкие подушечки длинных пальцев. Они тут же зажали затвердевшие пики сосков в сладкие тиски, и я беззвучно выгнулась от острого пронизывающего удовольствия.

Снова стук.

— Клари. Как себя чувствуешь? — донеслось настойчивое из-за двери.

— Все в порядке, — с трудом откликнулась я. Не уверена, что голос мне удался, потому что в этот момент Ингренс поймал жадным ртом сосок и настойчиво надавливал на него горячим языком. Я с трудом удержала стон. — Уже... ложусь. Спокойной! Н-ночи!

На моем беспомощном последнем «чи» Ингренс окончательно разорвал ночную рубашку.

— Спокойной ночи, — проговорил, удаляясь, отец. Я его уже не слышала.

Остатки ночной рубашки улетели куда-то вверх. Бедро в сторону. Пальцы поползли по животу, ногам, между ног — везде. А следом обжигающей лавой — губы. Накрывая и поглощая собой.

Все отступило, осталось где-то вверху. Расплавив кровать и камень перекрытий своим горячим и обжигающим, мы плавали в животе самого замка.

Слов больше не было, кроме момента, перед тем самым последним шагом. Ингренс остановился.