Книга Невинная для двух альф, страница 38 – Даная Иная

Тихон

Моя маленькая ушла. Испарилась практически сразу, как мы проводили ее до самой двери общежития. А я замер чего-то как истукан, жадно вдыхая в себя последние ускользающие нотки ее аромата.

Пока не наступила тишина. Которую так бездарно нарушил этот выскочка Леон. Когда он назвал ее Оливкой — прямо как я тогда, у озера, — желание ударить его стало почти нестерпимым. Сильнее, чем в прошлый раз. Гораздо сильнее. Однако не стал: преимущественно я все же был сдержанным ублюдком. Да и толку в этой драке не было никакого.

Оливия не принадлежала мне — да и ему тоже. Пока нет. Пока она не выбрала. Пока сама не шагнула в одну из сторон. Проблема в том, что я чувствовал: она не желает совершать шаг, она хочет разорваться. И мне не хотелось смотреть, как она мучается прямо на моих глазах.

Леон все не затыкался. Сказал про то, что нужно подавать официальное заявление втроем. Чтобы все по правилам.

Я тупо, на автомате, переспрашивал, а сам осознавал: он прав. До тошноты прав. Его слова, как кислота, разъели последние остатки моих иллюзий. Если это все правда — если она и моя, и его, — то никакие силы мира не выжгут нас из ее крови.

Я мог бы попытаться свалить, спрятаться, притвориться, что не чувствую ее тонкий, едва уловимый след в воздухе. Мог бы сделать вид, что ее аромат не проникает в каждую клеточку моего существа. Не заставляет член стоять колом при одной только мысли. Но какой бы выдержанной ни была моя натура — это было бы пиздежом.

Было бы неплохо убить этого Леона — просто-напросто вырвать из нашей истории, как занозу. Не знал же я о нем раньше, да? Так, что-то слышал мельком. Вот и дальше бы не знал.

Или забрать ее силой, уехать, исчезнуть. Но все это была хуйня. Потому что нельзя убежать от реальности. Если бы и удалось осуществить этот безумный план — счастье все равно было бы украденным, неполным, отравленным. Потому что ее душа оказалась связанной не с одним мной.

Оставался лишь один выбор — точнее, никакого. Принять ситуацию такой, какая она есть, и быть с ней на любых условиях. Потому что она — моя. И его. И это не изменить, не переписать, не исправить, как бы я ни сопротивлялся.

Меня передернуло. Это не укладывалось в голове. Делить? Омегу? Истинную? Это же пиздец. Это как по собственной воле всадить нож себе под ребра — и не вытащить.

Но при этом...

Я видел все слишком ясно: как она дрожит в его присутствии, как ее тело откликается на его близость — точно так же, как на мою. Я чувствовал, как ее душа стремится к обоим — и не врет. Там не было игры, капризов, вранья. Она разрывалась, сходила с ума. Потому что ее сердце и тело выбрали нас обоих.

И если я действительно хотел быть рядом — это приходилось принять. А я хотел.

Я кивнул Леону. Затем, помолчав, подкрепил кивок словами:

— Подаем, — бросил сухо, без эмоций. — Делим ее — если подтвердят.

Леон посмотрел на меня со своим хитрым блядским блеском в глазах. Наверное, думал, что победил. Пусть. Он не понял главного.

Это была не игра и не битва. Я согласился делить Оливку не ради него — ради нее. Потому что если ее рвать пополам, ничего не останется. А мне нужна была вся она.

Даже если это будет вдвоем.

Сон не шел. Я лежала на спине, глядя в темный потолок, и неотрывно вспоминала, что произошло в переходе. Как руки и губы двоих были на мне и во мне. Как я вновь многое позволила, как ситуация почти дошла до самого края, до точки невозврата, после которой все было бы по-другому.