Книга Неладная сила, страница 218 – Елизавета Дворецкая

Воята поморщился, опасаясь, что сейчас дело потонет в ворохе сплетен, Куприян переменился в лице, вспомнив свои давние неудачи с приворотной ворожбой; Устинья с невольным опасением взглянула на дядьку. Заметив недовольство слушателей, попадья вернулась к прежнему.

– А дочь ее, Соломия, в мать пошла – нечистый ее пляскам обучил прельстительным. За все то Господь их и покарал. Как пошли они в ад, там сатане на службу поступили. И по той службе посылает он их в белый свет – народ губить и мучить.

– Но если плясками дочь отличалась, почему же Плясея – ее мать?

– Может, мать и научила ее? – предположил Воята. – Может, Иродиада в юности в плясках искусна была, а как постарела, дочь обучила да пустила Ирода обольщать?

Ясно было, что истины в том древнем деле уже не доискаться. Образы матери Иродиады и дочери Соломии сливались в один – молодой и зрелый, коварный и обольстительный. Устинья хмурилась: ей рисовалась некая ведьма, единая в двух лицах и телах, двухголовое чудище, меняющее облик, то растекающееся на два тела, то сливающееся в одно. Бесовка, что сказать! И эту бесовку она ненавидела, как никого и никогда – мерзавка отняла у нее Демку и пыталась его сгубить. Царя Ирода ей, вишь, мало! До кузнецов простых деревенских доплясалась! Но, как ни странно, Устинья не чувствовала страха или робости перед такой противницей. Да пусть за Иродиадой вся сатанинская сила – за собой Устинья ощущала не уступающую тому мощь. Ощущение близости божественной силы, пережитое в Святой Софии, и сейчас не покидало ее. Для Иродиады Демка – только забава, один из тысяч погубленных ею мужчин, прельщенных ее нечистой красой, а для нее, Устиньи, он единственная судьба. И он не будет лежать на дне озерном трижды по девяносто лет, одолеваемый хороводом трясавиц!

Куприян тоже сидел хмурый: в идольские времена образ матери и дочери, двух разных и в то же время единых, тоже был почитаем. Древняя Мокошь и дочь ее Жива… Две небесных оленихи… две Рожаницы, которым и сейчас еще в Великославльской волости ставят трапезы по пятницам, хоть и называют их порой Богородицей и дочерью ее Параскевой. Мария и Параскева на небе, Иродиада и Соломия в аду… Мать и дочь, прельстившие Ирода и сгубившие Иоанна, в мыслях Куприян приобретали огромную силу и власть, только власть эта была опрокинута с неба в глубокие черные бездны ада. И если в Царствии Божием есть Богородица, царица небесная, то, быть может, и в аду у престола Сатаны есть своя владычица… царица зла? Но, как ни мало Куприян был сведущ в Писании, эту мысль он счел еретической и поскорее отогнал, никому о ней не сказав.

Разошлись спать, чувствуя, что обсуждение не столько прояснило дело, сколько запутало. Вояте той ночью приснилась Соломия – очень молодая вертлявая девка, смуглая, с тонкими руками и ногами, гибкая как змея, с гривой черных волос, с огромными черными глазами. Одетая почти только в золотые украшения, она внушала и влечение, и отвращение; борьба того и другого во сне была досадна, постыдна, Воята просыпался, вставал умываться, крестился, повторял молитву «от бесовского соблазна», которую как раз недавно толковал с ним по-гречески Климята. И думал невольно: если Тёмушка, которую он тоже поначалу принимал за бесовку, оказалась бы такой, как Соломия… стал бы он бороться за нее с лешим и змеем озерным? А если бы стал – не погубил бы тем и самого себя?