Книга Горячие руки для Ледяного принца, страница 75 – Рита Морозова

Он прошел сквозь строй оцепеневших, замедленных врагов, как призрак. Не обращая на них внимания. Его цель была одна. Я.

Он опустился на колени рядом со мной в снегу. Его движения были плавными, точными, лишенными прежней скованности или боли. Но в них не было и прежней человеческой теплоты. Была сосредоточенность хирурга. Или бога, склонившегося над умирающим творением. Его холодное сияние окутало меня, но не как агрессия, а как… кокон. Щит. Оно отсекало внешний мир, гул битвы, запах гари. Оставляя только нас двоих и пронзительную тишину вечного льда.

Его рука — не холодная, а идеальной комнатной температуры, что было страннее любого мороза — коснулась моей щеки. Легко. Осторожно. Как будто боялся раздавить хрустальную бабочку. Я не чувствовала холода. Только… отсутствие. Пустоту там, где раньше был жар жизни. Я могла видеть его сквозь мутнеющую пелену. Видеть его лицо, склоненное надо мной. Видеть его глаза. Ледяное пламя в них погасло. Осталась только глубокая, бездонная скорбь. И вина. Океан вины.

— Аннализа… — его голос. Не хриплый, не сдавленный. Чистый. Низкий. Мелодичный. Как звон хрустального колокола. Но в нем дрожала боль. Настоящая, человеческая боль. — Алиса… Прости меня. Прости…

Он видел. Видел пустоту в моих глазах. Видел, как слабо светится последняя искорка золота в моей груди — эхо камня, эхо дара, эхо моей отданной жизни. Он знал. Знает, что я отдала все.

Его пальцы осторожно коснулись моей груди, над сердцем. Там, где пылал камень, где излилась река жизни. Не для того, чтобы лечить. Чтобы чувствовать. Чувствовать угасающий свет. Его лицо исказилось от муки. Он сжал зубы, и в его глазах снова вспыхнуло пламя — на этот раз пламя яростной решимости.

— Нет, — прошептал он. Не мне. Себе. Вселенной. — Не отдам. Не позволю. Ты дала мне жизнь. Теперь я верну ее. Всю. Каждую каплю.

Он закрыл глаза. Собрался. Вдохнул. И вокруг него… взорвалась тишина.

Не звук. Сила. Та же сила абсолютного нуля, что заморозила его врагов, но теперь — направленная внутрь. Не вовне. На меня. Но это не был холод смерти. Это был холод сохранения. Холод криогенной камеры. Холод, останавливающий время для клетки, для ткани, для угасающей жизни.

Я почувствовала, как его сила — нежная, но неумолимая — окутывает меня. Проникает сквозь кожу, сквозь мышцы, сквозь кости. Она не несла исцеления. Она несла паузу. Она замораживала не кровь, а сам процесс умирания. Боль от сломанного ребра, от ударов, от внутреннего опустошения — не исчезла. Она… остановилась. Застыла на одном уровне. Мое слабое дыхание не участилось. Оно просто… зафиксировалось. Каждый вдох — мелкий, поверхностный — стал идентичен предыдущему. Мое сердцебиение, едва уловимое, замедлилось до одного удара в несколько секунд, став ритмичным, как тиканье часов под толстым стеклом. Даже мутнеющее зрение стабилизировалось. Я видела его лицо, склоненное надо мной, с предельной четкостью, как через идеально отполированную линзу льда. Он не воскрешал меня. Он консервировал. Сохранял меня в последнем миге перед пропастью, не давая упасть. Покуда…

— Держись, — его голос прозвучал прямо в моем сознании, минуя уши. Спокойно. Твердо. — Держись за этот свет. За меня. Я найду способ. Я обязан .

Он открыл глаза. Ледяное пламя в них горело с новой силой, но теперь оно было смешано с железной решимостью. Он знал, что сделал. Купил время. Драгоценные минуты, может, часы, в которых не было исцеления, но не было и окончательной смерти. Цена этой паузы была видна в его лице — легкая бледность, едва заметная дрожь в руке, все еще лежащей на моей груди. Удержание такого тонкого, направленного холода требовало невероятной концентрации и сил.