Книга Вдова на выданье, страница 130 – Даниэль Брэйн

— Я, ваше сиятельство, в городе хотела детские площадки сделать, — проговорила я медленно и отчетливо, чтобы она поняла. — Послала за бумагами, но… я могу их привезти лично вам или вашему супругу?

— О, да! Да! — закивала Орехова и полезла в ридикюль. Я притворилась, что мне не завидно.

Мне не завидно, вовсе нет, я прожила уже этот этап увлечения брендами, тряпками, шмотками, ну и что, что мне опять совсем мало лет, что мне хочется дразнить всех вокруг своей успешностью и тем, что я могу купить весь этот мир, какое ребячество.

— Да, это замшетельно! Мой муш будет рад! Я буду рад! Мой муш есть… как это? Товарищ министра просвещения! — неожиданно правильно произнесла она. — Мы будем ошен рад!

На столик легла новенькая бумажка в двадцать целковых. Возмущенно затрясла кудряшками губернаторша, размахивая облезшим веером, но Орехова осталась непреклонна.

— Нет, нет! Это достойно! Замшетельно! Зер гут гешмект! — настаивала она, и я не сопротивлялась, разве что для приличия.

Губернаторша жадным взглядом проводила купюру, которую я ей назло запихнула в лиф. Время шло к вечеру, гости занимали все больше столиков, и половые принимали у них заказы. На кухню я зашла с чувством, что выиграла сражение и сама не заметила, как это произошло. Сил не осталось, я рухнула на первый попавшийся стул, прикрыла глаза, попросила воды. Шла самая страда, поварята носились как угорелые, Евграф в углу что-то жевал.

— Где Леонида? — желчно спросила я у поваренка, негодующе осматривая кухню. — В зале женщины, пусть идет подавать.

Я сунула ему чашку, и надо было встать, но немощь была безумная. Хотелось шлепнуться на кровать и зарыдать, выплакать все, что пережито и Ольгой Кузнецовой, и Липочкой Мазуровой — все потери, утраты и достижения, отпустить все, переболеть всем и набело начать новый день. Позволить себе полчаса слабости, пожалеть себя, похвалить, поругать, собой восхититься. Но поваренок пожал плечами, я, как ни тяжко было, поднялась и пошла к Евграфу.

— Где Леонида? Выгоню эту дрянь, — пригрозила я, и щека у меня дернулась. Пользоваться моей милостью, как Прасковья, — одно, заслуженно получать снисхождение, хотя давно пора надавать вредной старухе по щам за то, что она при каждом удобном случае напоминает Леониде о нападении. Пользоваться мной как вещью — простите, нет, всему есть предел, моему терпению тоже.

— Здесь была, матушка, — оглядываясь, растерялся Евграф, и я снова подумала, что ему не доверяла. Верила, но не доверяла. — Бледная, как утопленница. Спросила, когда письмо отправлено было.

— Ей-то что? — меня опять передернуло. Паршиво, что я теряю контроль, но усталость и непроходящее напряжение извиняют. — Ее какое дело, не ей писано. А когда?

Николай обещал наперво приехать ко мне, так когда это время наступит? А Евграф, как назло, жевал долго, будто резину, хотя, пользуясь отсутствием Мирона, стащил самый лакомый кусок отбивной.

— Так кто бы его отправлял, матушка? — с явным сожалением проглотив мясо, Евграф сунул листок в мою требовательно протянутую руку. — Посыльного-то спросить невдомек с перепугу было, но почитай дня три он с северу ехал. Ждать барина, а когда? Теперь уж недолго.

Руку мою с зажатым письмом пронзила боль, и я сообразила, что впилась зубами в костяшки пальцев.