Книга Вдова на выданье, страница 85 – Даниэль Брэйн

— Я? — оскорбилась Парашка, бросила шитье и горестно подперла голову. — Ты, барыня, все ручкой на меня махала, мол, что мне мужьевы сестры да тетка, а то ишь, проняло? Я решила! Да нашли-то ее в кустах, — она понизила голос и многозначительно поморгала, — беспамятную да как есть попорченную, и дохтыря звали, чтобы не померла. А ничего, оклемалась.

Два вопроса у меня, но один про мораль, причем моей дорогой родственницы — чем ей помешало решение Леониды, одобряю лично я его или нет, а второй… а второй может помочь найти убийцу. Хлебный цвет — снадобье легко получаемое, если я верно поняла, но запрещенное.

— Да, вспомнила, — покивала я, что Парашку обрадовало. Вероятно, где-то в то же самое время досталось не только Леониде неизвестно от каких выродков, но и мне от собственного мужа, и память в очередной раз подвела. — А куда она ходила плод травить? Это где таким промышляют?

Парашка встала, начала собирать шитье, и она не то что не ответила — перестала, казалось, дышать, и если могла бы, исчезла, будто и не было. Голову она наклонила, избегала смотреть мне в глаза, и я глядела бездумно в одну точку.

Ладно, я все поняла, она может не отвечать. Мне нужно вспомнить — когда Зинаида стояла с подносом и прыгала рядом ополоумевшая Лариса, не успела ли Парашка что бросить в еду, и если да… у меня не останется выбора.

Я сдержалась и не стала ничего в своей жизни менять — нужно справиться с уже происходящими переменами. Главным в моей жизни были дети, и я жадно цеплялась за каждый миг, проведенный с ними.

Может быть, потому что мне необходимо было найти себе оправдание — почему я не занята вот прямо сейчас ремонтом, почему я сбагрила всю ответственность на Евграфа, и ведь я потом спрошу, и как спрошу! — я купила азбуку, недорогие, но качественные тетрадки и пока что карандаши. Нет, я снова лукавила: я возненавидела перья так же сильно, как и тусклый дрожащий свет.

Женечка не проявил интереса к учебе, зато Наташу невозможно было оттащить от азбуки. Схватывала она на лету, научилась складывать буквы в слоги, а потом и в слова, за какие-нибудь две недели, и все вывески, которые нам попадались, были прочитаны, повторены и подвергнуты тщательному обсуждению.

— Ка… кар… ку… шин… и… с… сь… я! — задыхаясь от восторга, не веря, что она освоила эту непростую магию, шептала дочь. Женечка хмурил бровки:

— Ворона и свинья?

Я хохотала так, что на меня оглядывались люди. В своем латаном-перелатанном платье, с двумя малышами на руках, с косами, которые никак не подобали замужней женщине, тем более вдове, я попирала вековые устои без зазрения совести. Я, конечно, играла с огнем. Я рисковала оказаться изгоем уже по-настоящему.

Мне было важно сохранить ту часть, которая носила имя Ольги Кузнецовой и сворачивала горы. Эта часть требовала, чтобы я оставалась собой — влетевшей в январе в студеные волны. Той, которая все делала наперекор, и все делала правильно.

Детскую площадку я дочертила. Криво, косо, переделывала ее несколько раз, пока на чертеже стало возможно разобрать и надписи, и собственно рисунки, и что-то мне подсказывало, что Женечка или Наташенька справились бы немногим хуже, чем я. Парашка взирала на мои чертежи с некоторой опаской, а однажды испуганно заметила, что я стала «другая совсем, как благодетельница». Я включила диванного психолога и высказала, что потеря брата, сестры и любимого человека — «И-и, барыня, выдумаешь тоже!» — скажется на любом, и сама я тоже была слегка невменяема после смерти мужа.