Книга Соль и волшебный кристалл, страница 22 – Эбби-Линн Норр

В каждом ее слове я чувствовала правду, и эта правда била меня в грудь, словно кулаком; все переживания мамы давили на меня, как ледяная глыба. Еще одна боль вдобавок ко всему, что она уже и так испытывает. Мама не способна жить нормально, если не уйдет в море. Дело не в том, чтобы просто поменять нашу жизнь, развлекать ее или отвлекать, не мешать ей плавать столько, сколько она хочет. Ее тело требовало, чтобы в определенные сроки происходили определенные вещи; сейчас начался сезон соленой воды, и она боролась с притяжением океана. И ей становилось все сложнее бороться.

Я не знала, что сказать. Мама погладила меня по щеке.

– Ты знаешь, где меня найти, – сказала она.

Я смотрела, как она уходит за ворота. Как спешит к океану и тень ее становится тоньше.

– И сколько она еще так выдержит? – прошептала я.

Но я знала, что не этот вопрос следует задавать. Мама сильнее всех, кого я знаю, и она сделает все, чтобы быть рядом со мной, если сочтет, что я в ней нуждаюсь. А вот я боялась спросить саму себя – как долго я буду за нее цепляться, не пускать ее навстречу судьбе?

Несколько дней спустя я проснулась от далекого шума прибоя. В пустом особняке было до странности тихо. Через мутное стекло старого окна возле моей постели на пол падал лунный свет. Я почувствовала себя маленькой и немного испуганной; откинув одеяло, нашарила под кроватью тапочки. Сейчас бы забраться в постель к маме… Почему мне не пришло это в голову, когда мы с ней прощались перед сном? В этом огромном особняке обычно ночевали четыре человека, а часто даже меньше, и сегодня, хотя сам дом не изменился, мне вдруг стало очень одиноко и неуютно в его старых стенах. Я подумала о призраках, из-за них вспомнила Джорджи, а в результате сильно затосковала по родине.

Тихонько прошлепав по устланному ковром коридору, я добралась до маминой комнаты. Дверь была приоткрыта; я распахнула ее и вошла.

– Мама? – прошептала я в темноте, чтобы не напугать ее. У мамы рефлексы, как у кошки, и невероятная способность ощущать все, что происходит вокруг нее, даже ночью, во сне.

Она мне не ответила.

Я прищурилась в полутьме, пытаясь разглядеть ее кровать. Одеяло и простыня были смяты, будто маме снился кошмар и она металась в полусне. Но ее самой в постели не было. Я нахмурилась, подошла и положила руку на вмятину от ее тела. От простыни тянуло холодком.

– Мама?

Медленно и мучительно во мне всплыли старые детские страхи. Я вспомнила, как по ночам сидела у комнаты родителей и сквозь щелку приоткрытой двери смотрела, как они спят. Я ощутила страх – тот страх, который расцветает только в ночной тьме, при прохладном голубом свете луны. В темноте все мои тревоги обострились, я уже не могла мыслить разумно, а воображение подсовывало мне всякую жуть.

Я решила осмотреть мамины комнаты, но по пути к выключателю споткнулась о какую-то обувь. Когда электрический свет залил помещение, я опустила глаза и увидела, что это мамины кроссовки, в которых она ходит каждый день. Я испугалась еще сильнее. Все тело свело судорогой паники, и я глубоко задышала, пытаясь взять себя в руки. Мама здесь. Где-то здесь. Где же ей еще быть?

Я позвала ее еще дважды, с каждым разом все громче, но не настолько громко, чтобы разбудить спавших где-то в особняке Адальберта и Фину. Потом, поборов приступ ужаса, бросилась по коридору к главной лестнице. В вестибюле на первом этаже властвовали тени, и только в настенном канделябре у передней двери тускло светила, мерцая, единственная лампочка. Дверь была закрыта и заперта.