Книга Военный инженер Ермака. Книга 3, страница 109 – Михаил Воронцов

Я чертил на листе круги. Вот оно, самое трудное звено. Простая железная шайба с канавкой — казалось бы, что тут непонятного? Но я-то знал: всё дело в точности. Ролики должны быть одинаковыми по диаметру, иначе тетива перекосится. Канавка должна быть ровной, иначе струна слетит в самый неподходящий момент. А у нас нет токарных станков, нет шлифовки, вообще ничего нет — только простейшие инструменты и руки.

Я представлял, как эти шайбы будут сидеть на оси. Без подшипников — о них даже мечтать пока не стоит. Значит, трение. Значит, износ. Значит, постоянный скрежет. Придётся постоянно смазывать маслом после каждой натяжки, а то заедут, заклинят и конец всему. Будем делать грубо, но других вариантов нет.

Перед глазами встала вся конструкция. Дерево, железо, ворот. И эти тяжёлые маленькие колёса, вечно голодные до смазки, живущие на грани поломки. Не красота, не совершенство — но шаг вперёд. Первый, грубый, но настоящий.

Я знал: именно ролики станут слабым местом. Но без них не будет и самого арбалета, который я задумал.

Но мы их сделаем. Их, и все остальное.

И самое главное — наши арбалеты будут с оптическими прицелами.

…Утренний холодок пробирался сквозь щели стекловаренной мастерской. Солнце уже не грело так, как месяц назад, и я думаю, что скоро придёт настоящая сибирская зима Впрочем, сейчас меня занимало совсем другое.

Глиняный тигель уже час томился в печи, раскалившись до вишнёвого свечения. Я взял длинный кованый железный прут — кривоватый, но единственный подходящий инструмент в этой глуши — и осторожно поворошил шихту. На дне тигля плыла моя надежда: смесь из светлого песка с берега Иртыша.

— Эх, натрия бы карбоната… — пробормотал я себе под нос, вспоминая формулы из прошлой жизни. — Или хотя бы нормального поташа, а не этой золы…

Прокоп непонимающе покосился на меня. Я махнул рукой — мол, не обращай внимания.

Температура в печи поднималась медленно. Дрова у нас хорошие — берёза горит жарко, — но для стекла нужен настоящий ад. Я велел Прокопу и Савелию подбрасывать поленья без передышки. Мехи работали не останавливаясь.

Печь гудела, как живая. Жар бил в лицо каждый раз, когда я приоткрывал заслонку, чтобы проверить состояние массы. В современной стекловаренной печи были бы термопары, регуляторы, автоматическая подача шихты. А здесь — только глаз да опыт, чего, по правде, маловато. Одно дело — понимать, как нужно делать стекло, и совсем другое — варить его в кустарных условиях шестнадцатого века.

Я сидел на грубой лавке напротив печи, не сводя глаз с раскалённого нутра. Всплывали картинки из прошлой жизни: стерильные цеха в Красногорске, куда доводилось ненадолго заглядывать. Там стекло варили в платиновых тиглях при температуре свыше тысячи градусов, с контролем до мелочей. Добавки — оксиды, тщательно отмеренные, — задавали нужные оптические свойства. А у меня? Глиняный горшок, дровяная печь и молитвы всем богам, чтобы хоть что-то получилось.

Прошло ещё два часа. Солнце поднялось выше, косые лучи пробились в мастерскую через окошко из бычьего пузыря. Другого оконного материала в Кашлыке особо не сыскать. Вот сделаем нормальное стекло — и окна будут прозрачные. Может, даже лучше, чем в Москве нынешнего времени.

Я снова заглянул в печь. Масса в тигле уже расплавилась, превратившись в вязкую, медленно булькающую жидкость. В отражённом огне она казалась золотой, но я знал — это обман: истинный цвет проявится после остывания.