Книга Военный инженер Ермака. Книга 3, страница 53 – Михаил Воронцов

Дыши ровно, с усмешкой подумал я. Все равно против такой толпы ты ничего не сделаешь.

Торум-Пек что-то коротко сказал в ответ. Ефим побледнел ещё сильнее.

— Он говорит, что все уже ясно. Раненый сам сказал: напавшие говорили по-русски, называли себя казаками Ермака. И один из нападавших убит — русский, его тело лежит у них.

— Предлагаю разбираться вместе, — твёрдо сказал Ермак. — Дайте нам посмотреть убитого, поговорить с раненым. Если виноваты мои люди — сам накажу по вашему обычаю. Если нет — найдём настоящих преступников. Глупо будет воевать из-за посторонних людей. И вдвойне глупо, если тот, кто это сделал, только и добивался нашей войны.

Пауза затянулась. Вогульские воины переговаривались. Наконец Торум-Пек произнёс несколько резких фраз.

— Три дня, — перевёл Ефим. — Даёт три дня найти виновных. Иначе — война. Тогда, говорит, реки потекут русской кровью. Посмотреть на то, что натворили русские и поговорить с раненым он нам разрешает.

Мы причалили к берегу. Я старался выглядеть абсолютно спокойным и не встречаться взглядом с вогулами, чтоб не дай бог не разозлить их.

Сложная штука — политика, что и говорить.

Вогулы плотными кольцами повели нас к сожжённой роще. Точнее, к тому, что от неё осталось.

Зрелище было жутким. Вековые кедры и лиственницы превратились в обугленные столбы. Земля почернела от пепла. В воздухе до сих пор стоял тяжёлый запах гари, у меня даже защипало глаза.

Было понятно, что значила эта роща для вогулов: святилище, место силы, связь с предками. И кто-то всё это уничтожил.

У края пожарища лежало тело, прикрытое оленьей шкурой. Один из вогулов откинул покрывало, и мы увидели, что это тело русского.

Ермак присел на корточки, вглядываясь в лицо убитого. Невысокий, коренастый, грубые черты. Одежда — рваная, бродяжья, на руках — мозоли и шрамы.

— Не наш, — уверенно сказал атаман, поднимаясь. — Все мои казаки при мне, каждого знаю в лицо. Этот — бродяга, может, беглый.

— Точно не из наших, — подтвердил Алып, наклоняясь над телом. — Я всех русских в Кашлыке знаю.

Вогулы переглядывались, явно не веря. Даже на Алыпа, своего соплеменника, смотрели с подозрением — перешёл к русским, значит, может и лгать.

Нас повели дальше, к одному из чумов. Внутри на оленьих шкурах лежал раненый сторож рощи — совсем молодой, почти мальчишка. Бок был туго перевязан окровавленными тряпками, лицо посерело от потери крови, но глаза горели ненавистью.

Торум-Пек задал вопрос, и раненый заговорил слабым, но злым голосом. Ефим переводил:

— Говорит, их было пятеро или шестеро. Пришли ночью, когда луну закрыли тучи. Он с отцом стоял на страже. Напали внезапно. Отца убили сразу — стрелой в горло. Его ранили в бок, когда поднял тревогу. Между собой говорили по-русски; он знает кое-какие слова. Слышал, как один сказал: «приказ Ермака — жечь всё дотла». Потом подожгли рощу. Когда он попытался уползти к стойбищу, один из них подошёл, посмотрел… и ушёл. Не стал добивать. Хотя я уже попрощался с жизнью.

Очень странно. Никто так никогда не делает.

— Почему не добили? — вырвалось у меня. — Если хотели скрыть следы, зачем оставлять свидетеля?

Все посмотрели на меня. Ермак прищурился, потом медленно кивнул:

— Верно мыслишь, Максим. Не добили нарочно, чтоб он рассказал, будто это были мы. Чтоб все подумали на нас. И разговаривали так, чтобы оставшийся в живых потом передал.