Книга Военный инженер Ермака. Книга 4, страница 10 – Михаил Воронцов

Айне почувствовала, как что-то шевелится в ее собственном сознании. Чужая воля пыталась проникнуть в ее мысли, нашептывала присоединиться к остальным, перестать сопротивляться, отдаться безумию. Было бы так просто — прекратить борьбу, позволить мерячению взять верх, стать частью этого безумного танца. Но Айне стиснула зубы, вцепилась в свой бубен как в единственную опору в этом море безумия. Она — шаманка, хранительница древних знаний, последняя надежда своего народа. Она не имеет права сдаться.

Но что делать? Как спасти тех, кто уже потерян? Как остановить то, что невозможно остановить? Айне смотрела на свое вырождающееся, погибающее поселение и понимала, что время уходит. Скоро от маленького остяцкого поселения останутся только пустые чумы да неупокоенные души, блуждающие в вечном тумане.

Айне увидела, что туман начал принимать формы — в его клубах мелькали лица, искаженные страданием и безумием. Это были не лица жителей поселения, а что-то более древнее, более страшное. Духи мерячения показывали себя, демонстрировали свою власть над этим местом. И Айне поняла — если она не найдет решения в ближайшее время, поселение будет потеряно навсегда, их земля не превратится в царство безумия и смерти.

* * *

Мерячение — этно-специфическое психическое явление, зафиксированное у ряда северных народов Восточной Сибири. Проявляется эпизодическими приступами транса: крики и причитания, судороги, дезориентация, иногда опасные или саморазрушительные поступки с последующей амнезией.

* * *

Холодный ветер хлестал по лицам троих казаков, сидевших в небольшой лодке, которая упорно пробивалась против течения по широкой сибирской реке. Сотник Черкас Александров, закутавшись в промокший от снега кафтан, мрачно смотрел на серую водную гладь впереди. Позади него маленький Микита налегал на весла с упорством муравья, в то время как огромный Кондрат работал своим веслом так, что лодка заметно кренилась на его сторону при каждом гребке.

Снежинки кружились в воздухе, то усиливаясь, то почти исчезая, словно сама природа не могла решить — начинать зиму или еще подождать. Но холод уже крепко вцепился в землю, в воду, в самые кости казаков. Черкас поправил меховую шапку, из-под которой выбивались пряди волос, и невольно вспомнил теплые палаты Строгановых, где он пытался убедить богатых купцов помочь Ермаку.

— Эх, Черкас, — прохрипел Кондрат, не прерывая размеренных движений веслом, — может, надо было покрепче на них надавить? У Строгановых-то добра немеряно!

Черкас только покачал головой. Он помнил, как те вежливо, но твердо отказали, ссылаясь на то, что уже и так дали Ермаку все, что могли — людей, припасы, оружие.

Микита, чье худое лицо покраснело от усилий и холода, вдруг засмеялся коротким, горьким смехом:

— А в Москве-то как нас встретили! Помните, братцы? Думал, сейчас царь-батюшка Иван Васильевич как услышит про Кучума, про богатства сибирские, так сразу войско даст, пушки, порох… А он что?

— Цыц! — оборвал его Черкас, но без особой злости. Он помнил ту аудиенцию.

Река становилась все шире, берега — все более дикими и неприветливыми. Иногда на них показывались темные фигуры — то ли люди, то ли звери, но лодка держалась середины реки, подальше от возможной опасности. Кондрат вдруг перестал грести и указал веслом на небо: