Книга Военный инженер Ермака. Книга 4, страница 8 – Михаил Воронцов

Мещеряк подошел к стене, провел рукой по торчащим стрелам.

— Крепко сидят.

Да, он прав! Конечно, мощность выстрела уступает нашим тяжелым арбалетам с воротами, но намного превосходит луки. Даже сильнее наших «многозарядников» с «козьей ногой» раза в два. Если такая попадет — мало не покажется.

К вечеру, когда солнце скрылось за частоколом, а сумерки окутали Кашлык, Ермак предложил:

— Давай попробуем, как он вдаль бьет. На стену его!

Мы дождались полной темноты. Город затих, только редкие огни мерцали в окнах. Десяток казаков с горем пополам на руках перенесли полибол на северную стену, выходящую к реке.

Иртыш чернел внизу, отражая редкие звезды.

— Давай по воде, — сказал Ермак.

Я начал вращать ворот. Стрелы полетели в темноту, их свист сливался в единый протяжный звук. Внизу, на реке, показались всплески. Очень далеко, не одна сотня метров. Дистанция атаки была потрясающей.

— Хватит, — остановил меня атаман, когда стрелы из магазина закончились. — Уже достаточно.

— Пяток таких машин — и Кучуму совсем плохо будет, — сказал Лиходеев.

— Сделаем, — ответил я. — Главная проблема — лосиные жилы и стрелы. Их нужна тьма.

— Стрелы проще, — кивнул Мещеряк. — Поставим на это дело всех. А с жилами… придется охотиться. И просить остяков остяков и вогулов. Пусть добывают зверя. Будем выменивать у них на железо или на что-нибудь.

Казаки дружно закивали. Наша надежда на победу возросла. Полибол работал даже лучше, чем я рассчитывал. Теперь главное — успеть сделать еще несколько до начала решающей битвы.

* * *

…Серая пелена тумана окутывала остяцкое поселение, словно саван, скрывая от глаз даже ближайшие чумы. Солнце не показывалось уже третий день, и в этом сумрачном мире время потеряло всякий смысл. Айне стояла посреди стойбища, ее расшитая бисером малица промокла от влажного воздуха, но она не замечала холода. Все ее внимание было приковано к происходящему вокруг кошмару, от которого сжималось сердце.

Старый Микуль, когда-то лучший охотник поселения, ползал на четвереньках возле своего чума, лая по-собачьи и рыча на невидимых врагов. Его седые волосы спутались, в бороде застряли комки грязи, а глаза, некогда зоркие и ясные, теперь безумно вращались в глазницах, не фокусируясь ни на чем. Рядом с ним его жена Окся билась в конвульсиях, выкрикивая бессвязные слова на языке, которого никто не понимал — не остяцком, не русском, а каком-то гортанном наречии.

Айне подошла к Оксе, опустилась на колени в мокрую от тумана траву. Женщина была старше ее лет на двадцать, вырастила пятерых детей, всегда была опорой мужу. Теперь же ее лицо искажала гримаса, в которой невозможно было узнать прежнюю добрую Оксю, что учила молодых девушек выделывать шкуры и шить одежду.

— Окся, — тихо позвала Айне, положив ладонь на плечо женщины. — Окся, вернись. Услышь меня.

Но та лишь дернулась от прикосновения, закатила глаза и начала подражать крику гагары — пронзительно, надрывно, так что у Айне заложило уши. Шаманка отдернула руку. Прикосновение к одержимым мерячением было похоже на касание к чему-то склизкому и чужому, будто сама болезнь пыталась перекинуться на здоровых через кожу.

У дальнего чума двое охотников стояли напротив друг друга и в точности повторяли движения один другого, словно отражения в воде. Но движения эти были неестественными, дерганными, будто кто-то невидимый дергал их за нитки. Они одновременно поднимали правую руку, чертили в воздухе одинаковые знаки, потом резко приседали и подпрыгивали. И так без остановки, механически, бездумно. На их лицах застыла одинаковая пустая улыбка.